Эльшани

Маленькая

Из цикла "Ненормальные"

Она идет вдоль стены дома. Я вижу яркое пятно кофточки и темный прямоугольник огромного чемодана. Это не может быть никто, кроме Маленькой. После семи лет отсутствия Маленькая приехала в город, и теперь все будет хорошо. Мне больше не нужно будет стучать ветвями в окно Большого, когда он снова сядет на пол с бутылкой в одной руке и ее фотографией — в другой, — мрачный, осунувшийся и безразличный ко всему, что обычно связывает человека с жизнью. Мне не нужно больше будет шептать ему ночью, что она вернется. Каждую ночь я говорил это, но он не мог слышать меня через толстые стекла окон — не мог или не хотел. А я знал, что это случится. Мы можем видеть будущее, и часто нам хотелось бы передать людям свои знания, но они нас не понимают. Так или иначе, я знал, что Маленькая не может не вернуться сюда, — в город, который изменил ее жизнь. И Маленькая вернулась. Хотя какая, собственно, она Маленькая? Сейчас она считает себя взрослой, и всякому, кто возразит ей в этом, она готова плюнуть в лицо. Это тогда, семь лет назад, ей так приятно было чувствовать себя ребенком...

Пора прояснить ситуацию. Большой живет на третьем этаже в четвертом подъезде. Маленькая жила в пятом подъезде, тоже на третьем этаже, и была его соседкой (наверное, и сейчас снова ею станет), — она часто забиралась на балкон к Большому, перелезая через невысокий бортик. А я за ними подглядывал. Нехорошо, наверное. Но что мне оставалось делать? Я навечно прикован к этому клочку земли прямо под их балконами, мои ветви заглядывают в окна, и я вынужден смотреть и слушать все, что происходит в квартирах. Я не могу даже закрыть глаза: у меня их просто нет. Впрочем, я и не хочу закрывать глаза. Я всегда смотрел на них, на двоих за окнами, и мне казалось, что я испытываю что-то, похожее на нежность. Конечно, это только казалось. У меня не может быть своих чувств. Ведь я всего лишь старый тополь.

Семь лет назад я был почти таким же, как сейчас, — старым тополем. Все так же ругались жильцы первых этажей, говоря, что меня давно пора спилить, что я загораживаю им свет... И все так же никто не мог решиться на это. Словом, у меня все было точно так же, как и сейчас. Большой был студентом; когда они познакомились с Маленькой, он только что закончил школу, а она только что пошла в первый класс. Ее родители постоянно куда-то уезжали, оставляя девочку с полуслепой сварливой бабушкой, которой не было дела до внучки. Девочка была помехой ее старческой размеренной жизни. Теперь вместо мирного отдыха на скамеечке у подъезда ей приходилось варить супчики и — что злило бабушку больше всего — жарить котлетки, которые сама бабушка разжевать не могла, так как они постоянно подгорали, зато внучка заглатывала котлетки с удовольствием и требовала еще. Старушка морщилась и снова шла на кухню.

Наверное, девочка боялась свою бабушку. Иначе как объяснить то, что по ночам она вытаскивала свою маленькую раскладушку на балкон, как бы ни было холодно, и подпирала балконную дверь табуреткой? Конечно, табуретка не могла бы помешать открыть дверь, даже если бы за дело взялась такая хрупкая старушка, как девочкина бабушка, но так девочке было спокойнее, и она засыпала, закутавшись в старый махровый халат, который папа забыл взять с собой, в очередной раз уезжая далеко-далеко.

Однажды ночью девочку разбудил какой-то шум. По правде говоря, я уже и не помню, в чем было дело. Может быть, это возились кошки, а может, какой-нибудь запоздалый прохожий, будучи в сильном подпитии, не удержал равновесие и, падая, выругался — не так чтобы очень громко, но вполне достаточно, чтобы разбудить маленькую пугливую девочку. И вот теперь девочка испуганно жалась в угол балкона. Незнакомые шорохи не давали ей заснуть. Что-то черное, страшное, злобное тянуло к ней из темноты кривые костлявые руки. Это были мои ветви, которые в темноте казались малышке лапами какого-то чудовища, но я не мог убрать их: как я ни старался, ветер сводил на нет все мои усилия.

Что-то скрипнуло в темноте. Девочка увидела бледно-голубое облачко над соседним балконом. Несомненно, это было привидение. Кому еще может понадобиться летать в таком бледно-прозрачном виде над балконами и пугать маленьких, беззащитных девочек? Можно было бы спрятаться в комнате, но там бабушка, а она будет пострашнее привидения. А больше никак с балкона не выбраться, разве что прыгнуть вниз ... нет, высоко. Вниз нельзя, в комнату тоже, а значит, не остается больше ничего, кроме как быть проглоченной привидением. Девочка тихо заплакала, — не столько от страха, сколько от чувства безысходности, внезапно охватившего ее.

Над перилами соседнего балкона вырос темный силуэт.

— Эй, кто тут плачет?

Голос был добрым, хотя и чуть насмешливым, и девочка успокоилась. Голос продолжал:

— Давай, вылезай, не бойся. Ну, смотри, ничего же нет страшного.

— Там привидение, — прошептала девочка, уже не вполне веря в то, что говорит.

— Это не привидение, глупый ты ребенок, это просто дым. Ничего себе жизнь: уже нельзя покурить на балконе, чтобы не довести кого-то до состояния смертельного испуга.

Девочка не поняла почти половину фразы, но того, что она успела уловить, было достаточно. Никакой опасности нет, а если бы и была — Большой, который сейчас смотрел на нее с соседнего балкона, не дал бы ее в обиду. Шмыгнув носом, девочка встала с коврика, лежавшего на полу возле раскладушки.

— Ничего себе, а ты большая. Я думал, тебе года три.

— Мне шесть, а не три, — обиделась девочка. — Скоро даже семь будет, а совсем не три.

— А непохоже. Ты что, правда веришь в привидения? И темноты боишься?

— Я не боюсь, это неправда. Мне просто показалось, что тут привидение. И я испугалась.

— Эх ты, цыпленок. Лезь сюда, раз тебе страшно, дурочка маленькая.

Большой перегнулся через перегородку между балконами и подхватил девочку, которая доверчиво тянула к нему руки. Через минуту она уже сидела у него на коленях и заглядывала ему в лицо блестящими глазенками.

— А ты тут живешь, прямо вот у меня за стенкой? Это ты утром музыку громко включаешь? А я в первый класс пошла. Я теперь школьница, правда-правда. А ты в какой класс ходишь?

— Ни в какой. Я в институт поступил этим летом.

— В какой институт?

— Ты все равно не поймешь.

Девочка на мгновение нахмурилась и хотела обидеться, но потом передумала. Обхватив ручонками шею Большого, она стала жаловаться ему на маму с папой, которые уехали далеко-далеко, бросили ее совсем одну, в квартире, где злая бабушка, которая ее не любит и, наверное, однажды ночью придушит подушкой... Большой ничего не говорил, только перебирал шелковые прядочки девочкиных волос. Я отвлекся, потому что какая-то кошка пыталась поточить когти о мой ствол, а когда снова посмотрел на балкон — там уже никого не было.

На следующий день девочка была все так же беспечна, как и положено новоиспеченной первокласснице, а я ждал бури, взрыва справедливого бабушкиного негодования. Утром девочка проснулась поздно: шелковые волосики разметались по подушке Большого, девочка прильнула к нему так нежно, беззащитно и доверчиво, — как младшая сестренка к большому и сильному старшему брату, как маленький пушистый котенок на коленях хозяина. Большой долго не решался разбудить ее, но начали просыпаться соседи, копошились за стенкой, и Большой потряс ее за тоненькое плечико.

-Эй, цыпленок, просыпайся. Тебя бабушка обыскалась, наверное.

Девочка сонно посмотрела на Большого сквозь спутанную челку, затем вдруг ойкнула: "Бабушка..." — и скатилась с дивана на пол. Большой, ничего не говоря, вышел на балкон и посмотрел вниз. На улице еще не было никого, но я, поняв, что собирается сделать Большой, загородил ветвями балкон. Большой подхватил девочку на руки и поднял над барьерчиком между балконами. Малышка бесшумно скользнула вниз и юркнула к себе в комнату. Я ждал скандала: бабушка уже давно проснулась и успела заглянуть в девочкину комнату. Будь старушка нормальной бабушкой, нежно любящей свою внучку, она непременно обеспокоилась бы, заметив ее отсутствие, а потом смертельно перепугалась бы, поняв, что девочки вообще нет в квартире. К возвращению девочки бабушкин испуг достиг бы предельной точки и выплеснулся бы на ребенка в виде жуткого скандала. Но этой бабушке не было совершенно никакого дела до малышки, и день прошел так же, как и всегда.

Поздно вечером, когда Большой снова вышел на балкон покурить, девочка уже стояла у бортика между балконами, приподнявшись на цыпочки, и невинно улыбалась ему. Может быть, ей не хватало тепла и заботы, которой ее окружил Большой, а может быть, маленькой авантюристке просто понравилось по ночам лазать по чужим балконам.

-Я хочу к тебе, — заявила девочка. — Я сегодня опять буду спать с тобой, ладно?

Милая детская непосредственность...

Большого прямо так и передернуло от такой неприкрытой наглости. Он попробовал сопротивляться: отговаривал девочку, пытался убедить ее в том, что на этот раз бабушка точно все узнает и будет очень ругаться, обещал купить девочке шоколадку, если она оставит его сейчас в покое... Бесполезно. Когда посреди ночи Большой понял, что расцепить девочкины ручонки, обвивавшие его шею, бесполезно, ему не оставалось ничего, кроме как снова отнести ее к себе. Мне даже не было жалко Большого: он сам, своими собственными руками создал эту ситуацию, ведь всем известно — разреши ребенку сделать что-то однажды, и ты уже никогда не докажешь, что так делать нельзя. Большой даже не заметил, как впутался в эту историю, а я ничего не мог ему сказать, хотя уже знал, что скажет девочка наутро, как только проснется...

Первые лучи солнца заглянули в окно. Девочка приподнялась на локотках, оглядела комнату, как будто пытаясь что-то найти. Не удовлетворившись результатами поисков, она стала расталкивать Большого. Наконец, ее усилия привели к ожидаемому результату: Большой вскочил, недоуменно озираясь.

— Что?.. Цыпленок, что случилось?

— Где моя ш о к о л а д к а ?..

Большой мужественно сносил удары судьбы. Сначала обещанная шоколадка, затем сидение с девочкой над тетрадками и попытки объяснить, почему "письменные буквы" совсем не похожи на печатные, а два яблока нельзя складывать с пятью карандашами; затем ежевечерний часовой просмотр мультиков — у девочкиной бабушки не работал старенький телевизор... Ну и, конечно, игры. Нелепые детские игры.

— А давай ты как будто будешь трамвай, а я буду продавать билеты... А давай теперь ты — тигр, а я укротитель, я тебе буду говорить: "Прыгай", а если ты не прыгнешь, я тебе не дам конфетку (девочка прятала в кулачке за спиной кусок шоколадки)...

Что же ты делаешь, Большой? Бросай скорее это дело, а то маленькая липучка окончательно сядет тебе на шею, и ты ее оттуда уже не снимешь. Она и так вертит тобой, как хочет... Не могу понять этого. Крепкий, несгибаемый, как вон тот дуб у дома напротив, — и вдруг такое безволие. Это похоже на то, как если бы дуб согнулся под напором одуванчика. Странные существа эти люди...

...Да, что-то я совсем забыл про наших голубков. Чем они там заняты? ...Эй! Большой, не делай этого! Она тебе сейчас предложит новую игру — не соглашайся! Не слышит. Ну, что же, сам виноват.

— А давай поиграем в доктора?

Большой, не делай этого. Это тебе уже не детские игры. Она не понимает, для нее ты — просто очень рослый товарищ по играм, и она играет в эти игры с тобой точно так же, как с конопатыми одноклассниками и одноклассницами, но ты-то должен понимать, что к чему. Сначала игры "в доктора", потом, что называется, в папу-маму... а это чревато последствиями не только для нее, но и в первую очередь для тебя. Как любил говорить своей знакомой Карычев с пятого этажа, — ты его не знаешь, он переехал "в места не столь отдаленные" за год до твоего приезда, — "за твои неполные четырнадцать мне дадут полные пятнадцать"... Сколько ему дали — я не знаю, но и тебе нарываться на неприятность не советую. Потом ты не сможешь доказать, что "а она первая предложила...". Насильственные действия в отношении лица, заведомо не достигшего четырнадцатилетнего возраста, наказываются лишением свободы на срок от восьми до пятнад... ах, ненасильственные? Так это еще нужно доказать, друг мой. Я-то знаю, что это так, но деревья в качестве свидетелей выступать не могут. Хорошо, тогда вот тебе статья 135 Уголовного Кодекса: развратные действия в отношении... Да что я тебе говорю, ты же все равно меня не услышишь. Бросай, бросай скорее эту затею, пока она тебя не затянула... Ах, тебе уже понравилось? Извращенец... Так ты запомни, на всякий случай: статья сто тридцать пятая, а если не повезет — сто тридцать вторая, часть третья. Я тебя предупредил.

Ну вот, они уже "играют в папу-маму". Я же всегда говорил, надо было сразу поставить эту маленькую негодяйку на место. Тогда бы и с личной жизнью было все в порядке. А то, конечно, приводишь ты к себе подругу, а тут сидит этот чертенок и лопает арбуз — весь стол завален корками. "Сестренка?" — "Нет, соседка". — "Ну и гони ее отсюда к чертовой матери".— "Не могу." — "То есть как это не можешь? Мы что, при ней будем?..". А потом она сказала, что ты тряпка и что такие ей не нужны. А ничего была брюнеточка — даже на мой, тополевый, взгляд. Нет, не поправляй меня, это пух бывает тополиный, а взгляд — только тополевый. Кто из нас двоих тополь, в конце концов?.. Тополь — это я, а ты дубина, пень, лопух, потому что брюнетку выгнал — она потом у подъезда рыдала, хотя сама же, по сути, и заявила, что в тебе не нуждается. Выгнал, а гормоны играют. Ничего, вот познакомишься поближе с уголовным кодексом... Что? Откуда я его знаю? Кодекс, что ли? Друг мой, на первом этаже уже восьмой год живет целая семья этих самых судейских — полный комплект, тут тебе и прокурор, тут тебе и адвокат... Ты не знал? Да, странные существа эти люди: не знать своих соседей...

Хотя, если разобраться, ничего страшного пока не произошло. По моим понятиям, по крайней мере, а они не всегда согласуются с уголовным кодексом. Внешне ничего почти не изменилось, только девочка из Цыпленка превратилась в Маленькую. Это слово произносилось тихо, нежно, как слабое дуновение ветра: "Маленькая..." — и огромная ладонь скользила по хрупкому тельцу.

Не могу не сказать, что девочка немало выигрывала от этих отношений. За все время, которое малышка провела в этом доме, она никогда не получала столько тепла и ласки, как сейчас. Большой был для нее всем: родителями, которые уехали, старшим братом, которого у девочки никогда не было, добрым волшебником, который исполняет любое ее желание... Куклы, меховые зайки, заколочки для волос, шоколадки — маленькая авантюристка просто купалась в них. Сначала я думал, что Большой просто хочет задобрить ее, чтобы девочка никому не проговорилась, но потом понял, как я ошибался. Во всем этом не было ни капли корысти, какого-то злого умысла — ни с той, ни с другой стороны, только нежность и искреннее желание доставить друг другу радость. Однажды осенью Маленькая сказала: "Я хочу фруктов. Каждого по штуке". На следующий день ее ждала огромная ваза на столе в комнате Большого. Пушистые рыжие персики, медовые золотые яблоки, солнечные апельсины, лиловые сливы, прозрачные зеленые виноградины, темно-желтые ароматные груши, бананы, киви, кажется, даже ананас. Что лежало на другом краю вазы — я не видел, но, вероятно, что-то совершенно необыкновенное: девочка пошарила ручонкой с той стороны, которая была мне не видна, и вытащила огромную алую клубничину. Это осенью-то. Маленькая острыми зубками вгрызалась в сочное яблоко и хихикала, потому что Большой щекотал ей за ухом кончиком пальца. Потом он показал ей, как сложить из листка бумаги страуса, а вечером устроил для нее театр теней на двери комнаты. Короче говоря, прежде всего девочка воспринимала его как своего собственного доброго волшебника, как старшего брата... ну и, конечно, как друга по этой загадочной взрослой игре, о которой детям ничего не рассказывают. Маленькая была исключением, и она не могла не понимать этого. Ей нравилось быть особенной, нравилось иметь свою собственную страшную тайну, о которой никто не должен знать. Запретный плод сладок...

В любом случае, я перестал беспокоиться за этих двоих. Мне стало казаться, что все происходящее совершенно нормально, и уж, конечно, вреда от этого не будет никому. Я даже помогал им скрыться от чужих глаз за моей плотной листвой. Иногда Большой вдруг становился серьезным, он говорил: "Вообще-то я сволочь. Мне нельзя было этого делать". "Почему?" — удивлялась Маленькая. "Потому, что ты маленькая". — "Ну и что?.." — "Нельзя делать это с маленькими". — "Ну и что?". Самый веский аргумент, как я могу судить. По крайней мере, на очередное "ну и что?" Большому уже нечего было возразить, и он умолкал.

А потом Маленькая уехала: девочке исполнилось девять, и родители вместо очередной посылки ко дню рождения прислали письмо, а затем приехали сами и забрали Маленькую с собой.

Большой поник, как зеленый лист после заморозка. Какое-то время он каждый вечер молча сидел за столом, перебирая письма от Маленькой. Но письма приходили все реже и были все короче, и вот, наконец, прекратились совсем. Маленькая нашла новых друзей.

Большой стал знакомиться с девушками. Все они были чем-то похожи друг на друга: тоненькие, плоскогрудые, невысокие. Большой приводил их к себе, и какое-то время ему казалось, что он счастлив, но затем невинные глазки очередной дюймовочки постепенно становились хитрыми, помыслы — алчными, и Большой прогонял ее. В конце концов, потеряв надежду найти беззащитную девочку в нескончаемой веренице маленьких хищниц, Большой опустился и запил.

Время лечит все: и раны от ножа глупого мальчишки на моем стволе, и раны в человеческих душах. Большой каким-то чудом закончил свой таинственный "институт", о котором он столько рассказывал девочке. Он нашел себе работу, и соседи даже завидовали ему: они говорили, что мальчишка (как они называли его по привычке) слишком много получает за свой труд, который не казался им изнурительным. С личной жизнью, правда, у Большого не ладилось, и иногда вечером он доставал карточку, на которой была снята Маленькая в обнимку с плюшевым мишкой, и долго молча глядел на нее, угрюмый и безразличный ко всему происходящему вокруг. В такие вечера я стучал ветвями в холодное пыльное стекло, пытаясь отвлечь Большого от черных мыслей, но мои усилия были напрасны. Теперь, когда Маленькая вернулась, я думаю, все будет по-другому.

...Прошел почти год с тех пор, как Маленькая вернулась. Мои надежды не оправдались, точнее, оправдались не полностью. Я надеялся, что Маленькая придет к Большому и вытащит его из той непролазной тоски, в которой он находился последние несколько лет. Но она поступила по-другому, и я не знаю, можно ли ее за это судить. Она упорно не замечала Большого, с угрюмой надеждой провожающего ее взглядом. Кажется, она боялась его. Но прошло время, и Маленькая расправила крылышки. Она появлялась то здесь, то там, яркая, прекрасная, как листва в конце мая. Иногда ее можно было видеть с Вихровым: смазливым мальчиком на год или два старше ее. В каждом его движении сквозила животная жадность тела, жаждущего удовольствий. Маленькую он, как казалось, обожал. Люди любовались ими: пара была действительно красивая.

Однажды ночью Большой вышел на балкон и, оглядев пустынный двор, перелез через перегородку. Отворив скрипнувшую дверь, он вошел в комнату Маленькой, уже без опаски: Маленькая была одна, бабушка давно умерла, оставив квартиру сыну и невестке, а те поселили сюда тетку, которая с приездом Маленькой исчезла в неизвестном направлении.

Подойдя к постели Маленькой, Большой остановился на мгновение, затем присел на корточки. Маленькая, которую не разбудил ни скрип балконной двери, ни осторожные шаги Большого по комнате, вдруг вскочила. Она смотрела на Большого расширенными от ужаса глазами, а тот смотрел на нее. Уж не знаю, что Маленькая увидела в его глазах, но только она зашипела, как змея:

— Уходи.

— Подожди, я...

— Уходи, я тебя ненавижу. Мало того, что ты мне всю жизнь испортил, я людям боюсь смотреть с глаза, все думаю: знают или не знают. Теперь пришел, да, секса захотелось, педофил несчастный? Изнасиловать меня, да? Опоздал, я не ребенок, тебе уже не тот интерес будет. Убирайся немед...

— Да подожди же, Маленькая...

— Я тебе не Маленькая!

— Слушай, я не затем пришел, чтобы ссориться. Будь поосторожнее с этим, ну, с которым ты...

— Вихров? Ах, понятно, ты же ревнуешь. Он-то нормальный парень, не извращенец.

— Я не ревную. Я тебя люблю, Маленькая. Если бы это был кто-нибудь другой — тогда может быть. Но это подонок, и я боюсь, как бы ты в этом не убедилась.

Маленькая ничего не хотела слушать. Она выгнала Большого и, как бы назло ему, пустилась во все тяжкие. Ночной визит спровоцировал ее на решительный шаг. Теперь по ночам, а иногда и несколько раз в сутки, Большой слушал скрип старого дивана, стоявшего за стеной.

Через полгода диван перестал скрипеть, а Маленькая снова стала появляться на балконе по ночам, с тоской вглядываясь в желтую луну. Однажды ее увидел Большой. Он давно уже не выходил на балкон, видимо, не желая отпугивать Маленькую, но тут почему-то открыл балконную дверь. Маленькая бросилась к нему, вцепившись в рукав клетчатой рубашки. Она прокусила нижнюю губу до крови, пытаясь сдержать слезы, но у нее это не вышло.

— Что случилось, Маленькая?

— Он сказал, что я сама виновата… Чтобы я была осторожнее. А это же он, он должен был!

— Ну, это еще вопрос, конечно… Ну и что?

— И он сказал, что ему не нужны такие, которые такое допускают, и вообще я с пузом ему не нужна, и…

Маленькая что-то сбивчиво и невнятно рассказывала Большому, а тот молча гладил ее по хрупкому плечику. Наутро они вместе куда-то ушли, и еще несколько раз ходили куда-то вместе: бледная Маленькая и Большой, обнимавший ее за плечи. С тех пор прошло несколько лет, и они по-прежнему вместе: Большой и Маленькая. Не знаю, что будет дальше. Люди — странные существа. Надеюсь, все будет хорошо. Хотя откуда мне знать? Ведь я — всего лишь старый тополь.

© Эльшани