Из сборника "А сокровенное - невыразимо..." (2001). Часть 1. Светозары
Светозары – результат разрежения инертных газов, образующихся над посевами злаковых в пору вызревания. С. видны ближе к утру, как бледно-белые, реже голубые либо желтоватые всполохи над полями – таинственно возникающие на горизонте лишь на пару секунд и угасающие так же внезапно, как бы схлопываясь… И это происходит в такой неземной тишине, что замирает дыхание, и сердце…
* * *
…Они приходят по ночам, а спать-то
когда-нибудь нужно; вот проблема…
Человек потерял сон…
А. Тарковский. «Солярис»
Проклятие неспящих –
прошедшее встречать;
гостей, незванно-лучших,
тьмою оживлять.
И ждать – уже забывших
потерянные дни, и –
быть, прильнув к остывшим
углям – в золе тиши…
Тех лиц, что кроме прочих, –
непрочностью ресниц
бояться прикоснуться,
невольно – изменить;
Поняв, что только снится
серебряная нить, и –
в лабиринтах биться,
о будущем забыв…
Идиот
Тройка скачет,
тройка мчится…
В отдалённость
боль струится;
Всё, что сбылось –
разобьётся,
Колокольчиком
прольётся…
Властно то,
чему не сбыться, –
И ни вспомнить,
ни забыться…
Тень морозная –
пуста,
И пуста
петлица та;
Мой мизинчик –
онемел, –
Больно долго
больно пел…
О стоячий воздух
биться,
И печалиться –
устал.
Я – не птица…
Лишь – мечтал…
Просто, так
непросто был.
От несмелости слабея
еле-еле – не отстал;
И в болтливости робея,
искреннейше лгал…
А на самом важном – пыл
мне глаза закрыл…
Ложью лёгкости молил…
Не успел. Любил.
– Любил?..
Тройка скачет,
тройка
* * *
Мгновенье жизни –
век надежды.
И счастье слезно
горем хлынет…
Пустой цветок
восторгов нежных
С зарей –
остынет, неизбежно.
Теснее станет
дней пустыня,
А взгляд,
безмерно, – в небе канет;
И только капельки,
преснея,
тебя напомнят…
– Как будто лучшее –
приснилось, –
Пропало, криком,
с петухами;
Затихшим Господом
в молитве
Прошло меж нами…
За то, что были
бессердечны,
Что всю любовь –
простили…
Мы, в то мгновение, –
прожили
Нечаяную вечность
боли.
Вторя Бенну
Мои слова, мой голос – все не в счет;
С кем было так, того не добудиться…
Готфрид Бенн
Есть слёзы благодарности, они,
как дар неверности, даны;
и позднего прозренья дни,
когда уже – одни мы…
А неземные, солнечные сны,
где нет покоя – в радости, –
прошли… Но ты, – их,
каплей нежности, – верни.
И – улыбнись… Да, – мы ль – не мы?!.
Нет повода для жалости:
всей болью, так – сильны.
– Храни, не помня,
утаи…
А песни… – Так ли уж важны? –
Простить непросто рок измены.
А неизменность… – Не держи,
всплакни
по пьяни; ведь грезы –
те же сны…
Мы беспробудны. Вместе, и одни.
Принять нетрудно прощение вины;
а отпустить её, спасти… Нет
невозможности – страшнее жизни.
– Так спи, чужими снами грези…
Исписывай листы, пролистывая годы
страсти; испепели – в любви
насильственной напасти –
дань одинокости…
Оно – вдали…
Болит, и холодит, обманом молодости
манит, тускнеет, маячком саднит…
Бессилие вернет – весь свет, –
ненужный, – тем, кто спит.
* * *
Душа моя – дитя;
Наелась пьяных ягод,
И спит, – наивным сном, –
В две дырочки сопя…
Иллюзию – нельзя
Понять, – как только шалость…
Но, – как прекрасно жить, –
От горечи – любя!..
* * *
Все сны печальны.
Мы посланы Тобой –
бессонной далью –
искать её, – как край
родной, – распутицей
любовью, – тропой
разлуки верной, –
с несовершенной явью,
и близостью чужой…
– Ведь нет подобий
вложенной, изъятой,
дарованной – потерей
муке – неземной…
Как грудь – с рукой –
неразличимы чувства
нежности святой –
от боли – небезгрешной…
Нет, – Господи! – не слушай
спящих – не возвращай
покой, – не смей…
Оплачь её тревогой,
окати судьбой…
Забвений – не даруй! –
Оставь себе, тебе нужней,
ведь Ты – святой…
– Блаженствуй Истиной!
Светлей, – ещё надмирней…
И – прощай…
Карающий виной!..
Мы лжем – дороже
жизни всей – когда
заговорим с Тобой.
И лишь по слабости
вверяем друг друга
Темноте твоей…
САНСАРА
Моя душа мертвеет – за тебя…
Невдалеке разлуки вспомнил я, как
ты впервые позвала, – не намекая…
И понял, – как ты далека, когда
касаешься плеча небрежно, пренежно
раня, – не ведая, храня…
И я спросил: "Моя ли ты? – Моя?!."
……………………………………………………
Взгляд. Лампочка под потолком. Стена.
Бред ясности. Фантом тепла…
Как нарастающая паника, нема,
лежит под сердцем полутьма.
Смердит дыханьем перегара тот
ад, где наказанье худшее – вина.
Здесь. Бездна одиночества, и я.
Просторная тюрьма!.. Просторней некуда.
Будь проклята!.. – Святейшая гордыня,
на обладанье предъявившая права…
……………………………………………………
Ещё одна зима. Как кома памяти…
Нет времени, что бесконечней сна.
Распластана на льдине стынущей постели, –
там, спит – она, забыв закрыть глаза.
Кто я…
……………………………………………………
А с ней, наедине, укутываюсь тенью, –
чтоб отличить безвременье от дня,
прозрение от безразличия, себя от забытья…
Меня настигло бдение. И мир, насквозь, – вода.
Бесчисленность провалов сна…
И нет путей с ума.
* * *
На дне отчаянья
есть капелька надежды –
На то, что всё еще
пойдет, как прежде,
На то, что жизнь,
корабликом бумажным, –
К истокам,
ветром ледяным, однажды…
* * *
– Да будет благословенна
даже боль безвозвратности,
сквозящая из колодца памяти,
леденящая глаза наледью
происходящего помимо сути,
где нет тебя…
– Да будет она, –
скорбящая, злая на сны, в пути
с ума до чёрной звезды вины, –
до дна жизни опьянена, в грехе
света, нагая, как собака в дни
случки, – с диким взглядом бездны
из глубины…
– Да будет все, в чем
таится укол игры совести; и
любая мелочь молчит в жалости
по ласке ее голоса, ее хрипотцы…
– И эти кинжалы зудят в сердце
безвестной мужицкой тоски – по лицу
в темноте, по духоте на руке –
от дыхания, маячка теплоты…
…Эту муку незаливаемой нежности
безнадежно пытаться пройти –
по наитью, сквозь пустоты тиши,
между дерганьем, типа нервного тика,
что оставляют часы во времени, как
следы человека, по краю, у пропасти
скрывающейся позади суетности, лжи,
осмысленности абсурдной весны; это всё –
за лишние дни промедления в отчаяньи
и ночные прозрения слепоты: идти…
– Тайное ожидание возврата, мечты, –
повторение вечности, – как пролеты
обрывов ленты с заснятой, – скрытой
страстью, – сценой падения в высоту, –
заставляет память крутиться в аду,
как молельную мельницу:
да сбудется
счастье, пусть – в бессчётном кругу
искупления, хоть на беду, –
да святится
любовь, за разлуку, немыслимую в бреду,
и, за судьбу, быть здесь одному.
* * *
Душа моя, забытое храня, тебе
открытой тайной сбыться суждено, –
когда уже ни ты, не я, но светлое одно
доверится судьбе, – неверно
и легко…
Минуя облака прошедших вскользь затмений,
ты – пронесешься – зря, – над пропастью
мгновенья… И – вынесешь меня, сгорая, –
до теплых слез прощения – мою вину
тая.
* * *
Господи… Храни пустоту
в сердце моем. <…>
Без Тебя – я один.
Они рядом, только
близостью к ним –
не хочу быть отдален
от Тебя… Мы, вообще-то, –
любим, только боли
боимся… Это, от спин
позади, от измен Тебе,
от слабости… Наша
гордость – Господи! –
не бастион; всего-то, –
газетка нищего: мы
ведь спим, нам тепло…
Мне снится: мы вдвоем.
Ты – знаешь, о ком я…
Храни её. А я – для Тебя
хочу быть – пустым…
Ну, простим? – Мы ведь,
когда Тебе говорим –
никогда не прощаемся…
Значит, – до встречи.
– Аминь?..
* * *
Солнечный день – как сон…
Ясен, детским блаженством.
От сознания – отрешён,
Ощущаешь себя младенцем…
Из неведенья – ты рожден,
И беспомощен сердцем
* * *
Всё так,
как есть, –
И в этом –
прелесть…
Лет – полунежность,
полустрасть, –
Над прежним будущим
склонилась,
И взвесь тревоги
улеглась…
Как мило, –
что мечта сбылась –
Не та, что мнилась
на авось,
Не та, которой
имя есть, –
Но тайно, – тайною
осталась,
И только глубже слёз
впиталась,
И горькой мерой эта
сласть…
* * *
И радость, и грусть, –
жизнь глубока…
И не всегда
есть звёздочка смысла;
Но – лодка беспамятства
опустит устало, легко,
закатом окрашенные паруса –
и воды чуть коснется рука…
– Всхлип ожидания
в объятиях тупого ветра;
А он уносит, уносит
тебя…
* * *
"Горько, горько от пресного хлеба.
Тесно, тесно под каменным небом.
Пусто, пусто в дышащей клетке.
Было, было, – фото в багетке.
Звонко, звонко льётся водица…
Томно, томно живётся девице.
Резче, – резче! – укол солнечной спицы.
Долго, долго жизнь мне снится…"
ОТ АВТОРА
… Когда поэт пишет стихотворение, жизнь проступает перед ним, подобно лакуне, – оставляя место для соизмерения сознания, для сотворения. Когда же читатель узнает поэта, его стихи, жизнь вновь укрывается, еще глубже, в безличном, в пространстве между только своим – для вас, и только моим; в слове, и – за ним. Слова являют себя, как контрапункты молчания, пометы поворотов к себе, к неизбежному расставанию с будущим. Сами стихи – словно памятки утраченного знания, звенья оборванной связи, скорлупки цикад уже отзвеневших везений… И все же, они живут. Мы уходим, стихи остаются за нас, – как верные карты потерянности, только тем и ценные, что могут наметить пути отклонения к тайне, за – пределы постижимого лишь случайно, лишь сознанием… Наметить – и только. Не стоит спешить с пониманием, ведь объяснение – сокрытие ясности таинства, а сокровенное – невыразимо, и – несводимо к откровению слова. Проникновение в непостижимое… – Как наваждение: вина развращенного, и мука стремления в запредельную – дали себя – близость слияния, сияния, просветления… Светозары – образ мерцания озарений, отрывочности ускользающей надежды, и – смуты рассеяний и затменья, – тех мгновений невечного, человеческого переживания… И если понять поэта – значит сопережить ему, услышать его молчание, всё сдержанное, и само онемение, – то немногого будет достаточно.
ТЕХНИЧЕСКОЕ ПРИМЕЧАНИЕ ПУБЛИКАТОРА: Отсутствие в конце некоторых стихотворений точек является принципиальной позицией автора, придававшего большое значение графическому и пунктуационному оформлению стиха.
Алексей Мартьянов. Мысли о поэзии
Стихи моего друга. Алексей Мартьянов (1976-2003). Часть 2
Из сборника "А сокровенное - невыразимо..." (2001). Часть 2. В беспамятстве дней
* * *
из Хорхе Манрике
Очнись, душа, в забвеньи, –
и вспрянет память пред тобой:
– Как жизнь, – легко –
текут мгновенья,
– Как смертного молчания
давит покой;
– Как счастье, сорвано
стрелой, –
что даже помысел о нём
грудь режет бренной
тетивой…
И кажется, – навязчивой
игрой, – всё солнце, как
желток, – стекает в сон
былой.
Не плачь
Слёзы смотрящих
на солнце…
Слёзы влюбленности первой, –
единственной…
Слёзы детства –
разбита коленка,
Слюнки в пыли…
Слёзы романтика –
дошколёнка,
по крысёнку забитому
на переменке
Первоклассниками: розы
в крови.
Слёзы младенца
в мокрой пеленке;
Слёзы матери –
от любви…
Слёзы ясности…
– Скрой,
Умали, – тьмой
строки.
Подражание – неподражаемому
Идя забвения тропой…
Константин Батюшков
Блажен – художество
кто ценит;
А мне слова уж
не заменят –
Ни дней, которые
промеж друзей уходят,
Ни будней юности моей…
И в скорбной этой пене
Ты – мудрости пиита
не читай…
Мгновенны
пенные ступени
В храмине сокровенной –
Той,
Прикосновение которой –
рай.
И нет блаженней болей,
Нет муки незабвенней
и сильней,
Чем верность вере,
в ад
Ниспроверженной
мелочной судьбой.
* * *
Молчание твоё…
Застывшее перо.
И пламя веры
в угасанье, –
неземное…
Молчание твоё,
страданье злое.
Уединений, и
метанья –
Непроницаемость;
смятенье…
И прославленье
призрака –
желанья…
Молчание,
твоё спасенье…
И радость отрешений
от всполохов
признаний;
И память тех
прикосновений;
Твоё – молчание:
печать
вторжений.
Не потаённость
вопрошенья,
Не потупленное
сознанье
Полунощного
бденья:
Презрение –
твоё молчанье,
гений.
И – вдохновенное
прощанье,
дух смиренья…
Свирель – Деметре –
см. – икона Богоматерь Владимирская
Чужая жизнь,
разрыв в сердцах…
Чужая жизнь,
и боль лица.
Чужая жизнь.
Жизнь без тебя.
И ночь любви,
и ночь моя…
Чужая всем, –
чужая им! –
как – ты ничья,
как далека…
И смертная,
закатная,
разбитая, и –
светлая…
Как горечь зла –
на сон тепла;
как сон – крыла
о камень сна, –
Как истина, и
духота – невыносима, –
и невинная,
чиста.
Неподражаема
и чудна, –
прекрасная,
прекрасная…
---
Ты – неизбежно-вечностна,
и беглая, – свободна…
– Как ложь сама! –
несёшь меня –
Под сень огня –
сквозь пламень дня, –
до умирания себя, –
пустыня милосердная.
Раба страдания
бессменная, – беспечная,
вся сонная,
мгновенная…
И плачешь,
отрешённо тая, –
умиляя падших
мукой рая…
Нетленная, –
потеряна прощённо, –
ягнятка
не спасённая…
Святая…
---
Чужая мне,
уже Твоя, – как
жертва умилостивления,
пресветлая, – мертва.
Соль сострадания
земная, нежная –
ты женственна
и обожженная…
Родная, заснеженная…
И татарва бездонна –
бесчинно-разбитная…
Владимирская мгла.
---
Мне больно жить,
мне больно знать, чем –
ты бесчувственно-просвященна,
Россия осквернённая.
И скорбь твоя, мне
сокровенная, –
и боль и мгла,
покровом убелённая…
Моя зима, твоё
дитя, я – больше сна! –
А ты больна
смертельно.
И ласкова,
и ласкова.
Тысячелетия
Беспредельность,
Не песка, и не снега,
Не простор океана,
И не звезд чистота –
Беспредельность, ты –
Без тебя, не читающая.
Ни тоски неизбытой,
Ни даже отчаянья,
Лишь адская скука.
Просто фраза, – глаза
Ожидающая пустота.
Отчуждение, вот строка.
Нет боли, нет страха,
Всё – словно слова,
Словно тени, и шорохи,
Вековая – мольба…
Такова уж ирония рока
Всех ценителей слуха:
Отвечающая немота.
А мечта… Тра-та-та.
Бег зрачка
В этих строках,
паутинка сознания,
ускользание –
в бель листа
F.G.L. (Федерико Гарсия Лорка)
In pace requiescat…
I.
О мире,
большом, и ужасном, –
Петь, –
забвенно-прекрасно;
Любить,
рождаясь всечасно –
Зная, – как всё
неспроста…
До пальцев тянуться, –
безгласно, –
И в розовых жилках
теряться;
Горячей душой,
и виною, –
С несдержанной солью
смеяться…
И жить, – и от жизни –
метаться, –
Как птица, что сути
боится,
И все же, о прутья
сорвётся, –
Свободой, что –
не поётся…
Смириться с насилием –
сродни –
Родине бесслёзной
измене;
А бессильным встать,
в стороне –
Непосильно
немеющей ране…
В последнем сознаньи,
в огне
Захлебнувшейся кровью
земли, –
Доведённый до края
в три дня, –
Убит человек,
и – людьми.
II.
Ноет –
отголосок во мне…
Вспомни его,
толкнутым к стене…
Окурки в слезах…
Боль в колене…
Не боец и не
пленник – нет! –
Совесть их! –
на избитом лице –
Сломленный –
пинками – певец;
Один из задетых –
за самое белое –
Крюком пустоты –
безвестный –
Для этих! –
испанец навечно
Затихший
на заднем дворе…
Посмотри…
Видишь, – в пыли
Чёрная змейка,
влекущая в море, –
Она выдала! –
Слышишь?! –
Шуршание соли…
То же (!) –
Что в нашей
крови…
Помнишь –
осторожно сбегали
Мечты,
переполнив – его
стихи…
Словно сон…
Омытые чаши
печали…
Пески…
Это он, – ты – ?..
Мы – узнали тебя…
По страшнейшему –
Из всех врёмен –
пению: ясный
стон… Ты был…
И был –
Дважды казнён –
твои
Песни горели,
скорчившись тенью…
Мы помним –
горчайшее из имён:
Федерико
Гарсия Лорка, ты –
В каждом из нас
схоронён…
Помолчим о нём…
Пропоём.
Напутствие
Да будет лёгок
тени просветленья
Элизиума путь,
ступени искупленья;
Юдоль иллюзий,
то ли – сновиденья, –
Олимпа лимб,
предел паденья…
Успокоение молчаний…
Бессмертия –
Молитвенное бденье.
Зелёным шелестом…
… Настанет день,
когда машин не станет…
Промчится сон, что мы
цивилизацией зовем –
за пыльным вихрем.
И как-то, утром ранним,
хмурый мальчик встанет;
весь день в мечтании
он проведёт, без дум…
Им будет… Пушкин
наших тесных стен, –
бессмертием своим томим, –
а может, Гёльдерлин…
Безвестным воплощеньем –
зевнёт он, мальчиком немым.
Ради него – мы и живем, –
поэты и писатели поэм, –
и разве, – недостоин он? –
О том пишу потомкам –
с заветом непростым:
храните скорбь об этом, –
Мы люди, – пока помним
о будущем, пусть даже
не своём… Пока живём…
Избито – что – потом;
мы это – повторим –
Осенняя прогулка
… И красота деревьев сонных,
когда листы парят застывше,
напоминает дев влюблённых, –
печальных, строгих, и –
небывших…
* * *
Любовь, как истина, – ничья…
Но если первая – немногим
суждена, вторая – неизбежна.
И значит, – есть надежда
пронести тебя, – сквозь боль,
и жажду утоленья зла…
Сгорание перерожденья…
Страданье – очищает,
как зола.
* * *
Призванье обретёт лишь тот,
Кто сердце сам в себе сожжёт;
В бреду мечты, по водам лет, –
В ладони уголёк зажат…
Истление любви… Невыносимо жжёт.
И пепел в горле, как в пустыне вод…
И бездны встречности сквозят,
Из затаения – уносят… Память предаёт.
Дыханье это – смертью веет,
И вопреки надежде, – растлевает;
И без того неверный, угасает
Последний всполох, жалкий свет…
И – что ещё? – Всё, что пройдёт;
И только смертность след оставит, –
Для тех, кто по ошибке здесь пойдёт:
Остережёт быть может, упасёт, кто знает…
Одиночество, одиночество.
тайному другу, тебе
Ты думаешь, я один засыпаю? – Вообрази…
Бесплотно я обнимаю её, тоскующую, немую,
доверчиво прижимающую мою ласковую простоту,
слабость, сказочно-детскую… Бессонно я прохожу
муку дневную и вновь бессилия жду, засыпая –
обнимающим пустоту, забывая разлуку и мглу.
Мои сны, это сны о смерти в сиянии, лето,
Покой солнца, и поле, цикорий в полном цвету.
…………………………………………………………………………
Метта
Когда я отдохну от бытия,
стихи врагов прочтя,
прощу им раны –
Когда я от оков себя
освобожу любовь… поля…
покой желанный –
Когда я обернусь, невидяще
ища твои… весна…
и даже не моля –
Мне жизнь моя… как плещут…
покажется… будто, вот…
нирваной… тополя…
Кошмарной, – среди бела
дня… повеяло полынно…
Когда я – обернусь… открыта
форточка, и детская возня
слышна… пушинка
залетела, весточка твоя…
Когда
Прости
Жизнь быстротечна.
Лист, сгорающий на лету,
Изумрудная заводь…
Память лета, небо мечты,
Скудный всполох во мгле…
Сердце избыто.
Ты – ?..
Не по себе мне. Я –
Не думал об этом.
Остаётся – последнее.
Я наследник вины.
А она – суть поэта,
Осознанье любви.
Предрассветные журавли,
Силуэты недвижны,
Словно вылеплены.
– Уходи…
Это просто, смотри –
Все скобки открыты –
Жизнь – всегда уточнение
Жизни, которой верны.
И ещё, она – возвращение,
Туда, где ты.
ПРИМЕЧАНИЕ ПУБЛИКАТОРА: стихи из сборника "А сокровенное невыразимо..." даются выборочно, по авторизованной электронной версии.
* * *
из Хорхе Манрике
Очнись, душа, в забвеньи, –
и вспрянет память пред тобой:
– Как жизнь, – легко –
текут мгновенья,
– Как смертного молчания
давит покой;
– Как счастье, сорвано
стрелой, –
что даже помысел о нём
грудь режет бренной
тетивой…
И кажется, – навязчивой
игрой, – всё солнце, как
желток, – стекает в сон
былой.
Не плачь
Слёзы смотрящих
на солнце…
Слёзы влюбленности первой, –
единственной…
Слёзы детства –
разбита коленка,
Слюнки в пыли…
Слёзы романтика –
дошколёнка,
по крысёнку забитому
на переменке
Первоклассниками: розы
в крови.
Слёзы младенца
в мокрой пеленке;
Слёзы матери –
от любви…
Слёзы ясности…
– Скрой,
Умали, – тьмой
строки.
Подражание – неподражаемому
Идя забвения тропой…
Константин Батюшков
Блажен – художество
кто ценит;
А мне слова уж
не заменят –
Ни дней, которые
промеж друзей уходят,
Ни будней юности моей…
И в скорбной этой пене
Ты – мудрости пиита
не читай…
Мгновенны
пенные ступени
В храмине сокровенной –
Той,
Прикосновение которой –
рай.
И нет блаженней болей,
Нет муки незабвенней
и сильней,
Чем верность вере,
в ад
Ниспроверженной
мелочной судьбой.
* * *
Молчание твоё…
Застывшее перо.
И пламя веры
в угасанье, –
неземное…
Молчание твоё,
страданье злое.
Уединений, и
метанья –
Непроницаемость;
смятенье…
И прославленье
призрака –
желанья…
Молчание,
твоё спасенье…
И радость отрешений
от всполохов
признаний;
И память тех
прикосновений;
Твоё – молчание:
печать
вторжений.
Не потаённость
вопрошенья,
Не потупленное
сознанье
Полунощного
бденья:
Презрение –
твоё молчанье,
гений.
И – вдохновенное
прощанье,
дух смиренья…
Свирель – Деметре –
см. – икона Богоматерь Владимирская
Чужая жизнь,
разрыв в сердцах…
Чужая жизнь,
и боль лица.
Чужая жизнь.
Жизнь без тебя.
И ночь любви,
и ночь моя…
Чужая всем, –
чужая им! –
как – ты ничья,
как далека…
И смертная,
закатная,
разбитая, и –
светлая…
Как горечь зла –
на сон тепла;
как сон – крыла
о камень сна, –
Как истина, и
духота – невыносима, –
и невинная,
чиста.
Неподражаема
и чудна, –
прекрасная,
прекрасная…
---
Ты – неизбежно-вечностна,
и беглая, – свободна…
– Как ложь сама! –
несёшь меня –
Под сень огня –
сквозь пламень дня, –
до умирания себя, –
пустыня милосердная.
Раба страдания
бессменная, – беспечная,
вся сонная,
мгновенная…
И плачешь,
отрешённо тая, –
умиляя падших
мукой рая…
Нетленная, –
потеряна прощённо, –
ягнятка
не спасённая…
Святая…
---
Чужая мне,
уже Твоя, – как
жертва умилостивления,
пресветлая, – мертва.
Соль сострадания
земная, нежная –
ты женственна
и обожженная…
Родная, заснеженная…
И татарва бездонна –
бесчинно-разбитная…
Владимирская мгла.
---
Мне больно жить,
мне больно знать, чем –
ты бесчувственно-просвященна,
Россия осквернённая.
И скорбь твоя, мне
сокровенная, –
и боль и мгла,
покровом убелённая…
Моя зима, твоё
дитя, я – больше сна! –
А ты больна
смертельно.
И ласкова,
и ласкова.
Тысячелетия
Беспредельность,
Не песка, и не снега,
Не простор океана,
И не звезд чистота –
Беспредельность, ты –
Без тебя, не читающая.
Ни тоски неизбытой,
Ни даже отчаянья,
Лишь адская скука.
Просто фраза, – глаза
Ожидающая пустота.
Отчуждение, вот строка.
Нет боли, нет страха,
Всё – словно слова,
Словно тени, и шорохи,
Вековая – мольба…
Такова уж ирония рока
Всех ценителей слуха:
Отвечающая немота.
А мечта… Тра-та-та.
Бег зрачка
В этих строках,
паутинка сознания,
ускользание –
в бель листа
F.G.L. (Федерико Гарсия Лорка)
In pace requiescat…
I.
О мире,
большом, и ужасном, –
Петь, –
забвенно-прекрасно;
Любить,
рождаясь всечасно –
Зная, – как всё
неспроста…
До пальцев тянуться, –
безгласно, –
И в розовых жилках
теряться;
Горячей душой,
и виною, –
С несдержанной солью
смеяться…
И жить, – и от жизни –
метаться, –
Как птица, что сути
боится,
И все же, о прутья
сорвётся, –
Свободой, что –
не поётся…
Смириться с насилием –
сродни –
Родине бесслёзной
измене;
А бессильным встать,
в стороне –
Непосильно
немеющей ране…
В последнем сознаньи,
в огне
Захлебнувшейся кровью
земли, –
Доведённый до края
в три дня, –
Убит человек,
и – людьми.
II.
Ноет –
отголосок во мне…
Вспомни его,
толкнутым к стене…
Окурки в слезах…
Боль в колене…
Не боец и не
пленник – нет! –
Совесть их! –
на избитом лице –
Сломленный –
пинками – певец;
Один из задетых –
за самое белое –
Крюком пустоты –
безвестный –
Для этих! –
испанец навечно
Затихший
на заднем дворе…
Посмотри…
Видишь, – в пыли
Чёрная змейка,
влекущая в море, –
Она выдала! –
Слышишь?! –
Шуршание соли…
То же (!) –
Что в нашей
крови…
Помнишь –
осторожно сбегали
Мечты,
переполнив – его
стихи…
Словно сон…
Омытые чаши
печали…
Пески…
Это он, – ты – ?..
Мы – узнали тебя…
По страшнейшему –
Из всех врёмен –
пению: ясный
стон… Ты был…
И был –
Дважды казнён –
твои
Песни горели,
скорчившись тенью…
Мы помним –
горчайшее из имён:
Федерико
Гарсия Лорка, ты –
В каждом из нас
схоронён…
Помолчим о нём…
Пропоём.
Напутствие
Да будет лёгок
тени просветленья
Элизиума путь,
ступени искупленья;
Юдоль иллюзий,
то ли – сновиденья, –
Олимпа лимб,
предел паденья…
Успокоение молчаний…
Бессмертия –
Молитвенное бденье.
Зелёным шелестом…
… Настанет день,
когда машин не станет…
Промчится сон, что мы
цивилизацией зовем –
за пыльным вихрем.
И как-то, утром ранним,
хмурый мальчик встанет;
весь день в мечтании
он проведёт, без дум…
Им будет… Пушкин
наших тесных стен, –
бессмертием своим томим, –
а может, Гёльдерлин…
Безвестным воплощеньем –
зевнёт он, мальчиком немым.
Ради него – мы и живем, –
поэты и писатели поэм, –
и разве, – недостоин он? –
О том пишу потомкам –
с заветом непростым:
храните скорбь об этом, –
Мы люди, – пока помним
о будущем, пусть даже
не своём… Пока живём…
Избито – что – потом;
мы это – повторим –
Осенняя прогулка
… И красота деревьев сонных,
когда листы парят застывше,
напоминает дев влюблённых, –
печальных, строгих, и –
небывших…
* * *
Любовь, как истина, – ничья…
Но если первая – немногим
суждена, вторая – неизбежна.
И значит, – есть надежда
пронести тебя, – сквозь боль,
и жажду утоленья зла…
Сгорание перерожденья…
Страданье – очищает,
как зола.
* * *
Призванье обретёт лишь тот,
Кто сердце сам в себе сожжёт;
В бреду мечты, по водам лет, –
В ладони уголёк зажат…
Истление любви… Невыносимо жжёт.
И пепел в горле, как в пустыне вод…
И бездны встречности сквозят,
Из затаения – уносят… Память предаёт.
Дыханье это – смертью веет,
И вопреки надежде, – растлевает;
И без того неверный, угасает
Последний всполох, жалкий свет…
И – что ещё? – Всё, что пройдёт;
И только смертность след оставит, –
Для тех, кто по ошибке здесь пойдёт:
Остережёт быть может, упасёт, кто знает…
Одиночество, одиночество.
тайному другу, тебе
Ты думаешь, я один засыпаю? – Вообрази…
Бесплотно я обнимаю её, тоскующую, немую,
доверчиво прижимающую мою ласковую простоту,
слабость, сказочно-детскую… Бессонно я прохожу
муку дневную и вновь бессилия жду, засыпая –
обнимающим пустоту, забывая разлуку и мглу.
Мои сны, это сны о смерти в сиянии, лето,
Покой солнца, и поле, цикорий в полном цвету.
…………………………………………………………………………
Метта
Когда я отдохну от бытия,
стихи врагов прочтя,
прощу им раны –
Когда я от оков себя
освобожу любовь… поля…
покой желанный –
Когда я обернусь, невидяще
ища твои… весна…
и даже не моля –
Мне жизнь моя… как плещут…
покажется… будто, вот…
нирваной… тополя…
Кошмарной, – среди бела
дня… повеяло полынно…
Когда я – обернусь… открыта
форточка, и детская возня
слышна… пушинка
залетела, весточка твоя…
Когда
Прости
Жизнь быстротечна.
Лист, сгорающий на лету,
Изумрудная заводь…
Память лета, небо мечты,
Скудный всполох во мгле…
Сердце избыто.
Ты – ?..
Не по себе мне. Я –
Не думал об этом.
Остаётся – последнее.
Я наследник вины.
А она – суть поэта,
Осознанье любви.
Предрассветные журавли,
Силуэты недвижны,
Словно вылеплены.
– Уходи…
Это просто, смотри –
Все скобки открыты –
Жизнь – всегда уточнение
Жизни, которой верны.
И ещё, она – возвращение,
Туда, где ты.
ПРИМЕЧАНИЕ ПУБЛИКАТОРА: стихи из сборника "А сокровенное невыразимо..." даются выборочно, по авторизованной электронной версии.
Стихи моего друга. Алексей Мартьянов (1976-2003). Часть 3
Не вошедшее в сборник и позднее творчество
* * *
Ты тихо подойдёшь к окну,
Щекой прильнёшь к холодному стеклу,
Движением ресниц смахнешь пылинку,
Прочь уходящую по беглому снежку,
И отойдёшь… – А я так не могу.
* * *
Бродящий прах,
покой бездушный.
В любых мирах –
всё тот же лишний.
Забывший свет,
во тьме заблудшей:
нигде, где нет –
как тень отсутствий.
Он неизбежностью томит.
И вечность, вечно
мимолётно, длит.
Всё отнимает человечно;
Бесчеловечно возвратит…
Он – море тех, кто
ни во что не верит, –
и оправданье тех, кто
спит.
А для иных, как откровенье, –
мой обескровленный полёт,
или, трагичнее, – «паденье».
Пускай летит…
* * *
Ветром – рождённый, –
Вскормленный светом,
Тьмою гонимый –
К летним рассветам –
Свежим утром прильнув
К деревьям раздетым, –
На крик улетающих птиц
Обернусь –
уходящее лето!
* * *
Мы руками немытыми
Будем есть хлеб,
И путями забытыми
Уйдём от побед;
Эти цепи звенящие –
Сорвём тишиной,
И свободу манящую
Зачеркнём – пустотой.
И узрев вдалеке,
Как забрезжил рассвет,
Мы поймём, что на свете
Нас уже нет…
* * *
Мёртвый мотылёк,
В сон ли ушёл он
Из сновидения?..
* * *
Невидимый взгляд,
отразивший небывшее,
обманул тебя, зритель
черных строчек
на светлой бумаге…
Печаль – уходящей
Человеком владеет любовь,
а любит он то, что уходит.
Уильям Батлер Йейтс
Храни себя
от слепоты;
Не любя –
не люби, и
не жди
облегченья в любви –
её горечь
пьёт губы –
по капле –
от жизни
до самой глухой
мольбы…
Посмотри:
тяжесть песка
в груди –
зыбкой тишью
шуршит,
шепчет: «воды…»;
заполняет белки
изнутри; горит,
стекленея,
с примесью соли…
Уведи меня
из тоски…
Исцели слепца,
увлеки…
А ослепнешь –
пусть руки
коснутся
гипса лица…
Только не спи:
прекрасные сны
и есть слепота!
И прости за
всё это… Ты знаешь, –
то, что от света, –
жестоко; той
ночи слеза…
Прости. Как прощают
холодность льда;
или – смех в бельмах,
что уже не растают…
Прощай. Отпусти
мне трижды
грех этой грусти –
И – не жди. Только –
всё же… –
Хоть что-нибудь,
пусть песчинку себя, –
для меня сохрани…
* * *
И опять в руках
моих – пустота;
тоньше листа,
чуть толще сна…
И опять, – так
хрупка – белым
журавликом, ввысь –
летать, – меня ждёт
Она, снежинка-судьба.
И я – легче пуха, а
в сердцевине меня
опять парит семя –
и жжёт, пуще огня,
горечь забвенья…
Вздох небес опять
обогреет меня,
к векам прильнув
воспалённостью дня;
и, земная,
в устах и ладонях,
растает устало, –
покидая навечно,
навеки моя…
И опять, один,
в темноте, на пути,
останусь не я,
а Она – ничья…
На руках моих,
как дитя, притихла
и спит –
пустота.
* * *
Мне не жаль ни себя,
Ни надежды побитой,
Только чувства мои этой
Горечью сыты;
Только силы во мне
Задохнулись от битвы,
И стихли… так стихи
Выгорают в огне.
Так дышат во сне…
И пробуждаются нежно
Для новой любви
К тоске безнадёжной.
Так – возвышается голос
До песни неспетой…
Так! – врывается голос
Когда-то нещадно забытой
Любви несогретой…
Охрипшая,
В душу сжалась – виной…
И, болью не скрытой,
Осталась со мной.
На Руси даос
Я краду у небес –
Жизни хаос и бездну;
На ходу – целый космос –
Уведу – бесполезно!..
Во хмелю – я как пёс:
Сплю и плачу бесслезно.
Наяву – тоже снюсь, –
И трезвею отвязно…
И творя – не храню…
Возлелеяв сомненье –
Верю в бедность свою,
И бегу ослепленья.
Не глазами смотрю –
Прозревая прозренье –
Никого – не молю,
И дружу – только с тенью.
Я, дружище, – ку-ку! –
Совершен в отрешеньи.
Человечен без толку, –
Полоумно творенье…
А в нутре – берегу
Каплю непониманья;
Возгоняя к огню, –
Сохраняя в купанье…
Обнимая пустую
Пустотой пустоту, –
Пустоте – уступаю –
Путь-простоту –
Словно место в трамвае;
И старушку-весну –
Банкой пива встречая, –
Чту – невестой Христу!
Пусть святое – оттает…
Голи груз, а горе-беду –
Существо – покидает,
Погружаясь в мету…
Гнилозубо зевая,
В солнышке потону…
Вдруг – чихну, и не чая –
Преставлюсь, – заплаточкой
на звезду.
Целый век прозябаю…
И любую – люблю!
И с бомжами сливаясь, –
Постигаю судьбу…
А ворую… К добру! –
На благое – надейся…
Где стяну – по миру –
Там – Иное, – не смейся…
Да, тяну – у всего!..
Или – всё, что поется;
Ничего – своего,
Ничего, кроме
сердца…
Роза в тумане
… За смутным –
скрывается – тайное,
за тайным стоит потаенное,
потаенное – опирается на
нереальное, а оно –
хранит невозможное;
Невозможное, что очевидно, –
реально, – не способен никто
утаить… – И оно –
лишь маска случайного;
тайна – лишь оправдание –
власти на обладание
ключами, что суть…
И никто не способен –
всего изменить… Но,
быть может, – неизмен –
сильный – истину
опровергнуть? –
И так просто –
на нее указать…
Сознание
I
– Творец! Единый с пустотой… –
не оставляй теперь –
хотя бы разум мой…
Какой тоской навеян я
из пыли бытия – в ком
тесноты тугой?..
Твоей? –
Взывающий, не веря, –
я, чьей рукой ты не
вершишь ни зла,
ни сна, – зачем я?
И, – если есть
причина у вины, – то мы –
свершенье исполненья?..
До искупленья немоты?..
Кто мы…
II
– «Поля души, моей мольбы, –
обожжены.
И, словно горе, немы.
Так, – преснота, и горечь гари –
в слове «родные», когда они
мертвы.
И дни – пустынны.
Тьме отныне не спасти
от смуты сути –
и глаз моих,
не видящих пути,
и стадной слепоты…
Лишь ты…
Пойми, – лишь ты».
Автопортрет на фоне запредельного
Еврей душой, ариец – духом,
беспечный раб печали,
всех призрачных страстей, –
я безмятежен перед страхом боли,
дрожа – от нежности Твоей…
Несущий – бережно – тоскующего кроху
в безбрежный горя край, и он же –
Твой Покой, взирающий, беззвёздным
оком бездны, на непокорность твари
року будней, – Ты, верно, улыбаешься…
Наверно, я нужней Тебе – такой, смешной…
Однако же, неравный бой! Смотри, не проиграй!
Любимый Враг!.. Даритель щедрый
жизнетворящих сил – скорбей…
Я… – только точка в череде
рождений и смертей…
Да только вот – непрочный почерк
у Твоей Нарочной;
я вышел – вроде запятой,
после которой – прочерк –
к тишине полей; – от тихости Твоей…
Случайная неточность Беспорочной…
И жизнь, – единственная вечность дней, –
бесценна и конечна, – как ты хочешь, –
играясь детски – в прятки или в салки? –
с человеческой душой.
* * *
Я всем чужой. <…>
Александр Пушкин
Тоске летучей не внимая,
твой тяжкий бот среди волны
застыл, и устья рябь хмурная
вращает, навевая сны;
и медленно-верны, неспешно
проплывают два берега мечты…
И небо в вышине бездушно,
и жестко дерево кормы…
Пустыми плыли сердца трюмы,
карты – на мели завели…
В тисках бессонницы, угрюмый,
с похмелья голова болит…
Свечу немую выдох клонит,
от ясности – до рези ломит
глаз, и тонет, тонет
сознанья – призрак, и оплот…
И уж ничем не веселит весь
свет, а за окном светает…
И вот, разбитый, спать идет.
Обломок на тарелке дотлевает.
Не раздеваясь, так уснёт.
И будто ветерок вдохнёт
в лицо ему янтарный свет,
и может, – детство возвратит…
Но самый легкий божий дар
он, от забвенья, – утаит…
Никто не знает, чем –
живёт поэт.
* * *
Листья плюща на снегу.
Я тоже бессмысленно не могу.
Если не хочешь, – не лги;
Лишь не беги, не беги…
Тянутся долгие дни,
Невесть, – до скончанья зимы.
Кто бы ты ни был, не жги –
Жизни, любви корешки.
Тяжесть любой – отогрей,
Как птицу освободи…
В жизни так много полей.
И редки такие, как ты.
Так, – не спеши, заалей, –
Вьюгу – обворожи…
Листья плюща на снегу
Розовеют, ближе к утру.
* * *
Мк 3:31-35
Маленький, сонный ребенок
в отцовской стружке играет.
Мама, поодаль немножко,
с каким-то шитьём застывает.
Луна – алеет в окошке.
В городе все уже знают, –
как скоро, – стражи, поспешно, –
Большие ворота закроют.
Темнеет.
Светильник она зажигает,
разбирает постель, взбивает
подушку, зевает… Язычок фитиля
взгляд дитя – замутняет.
… Ей – невдомек пока, как он
возмужает, потеряет отца и, –
оставляя отечество, – уходит
скитаться… И она
лобик горячий
целует.
* * *
Урания, родная…
Я умираю… Или…
Я – рождаюсь?
Урания, всегда Иная…
Призрак райский,
Урания… Урания…
Святого имени касаясь
Губами, угасаю…
И влагу огненную –
Крови и любви, –
Как уголь раны,
Для тебя несу я.
Несуществующая…
Вне времени, вне
Естества, – твоя
Несуетная…
И вся плерома зла, –
Как вена Мастера
Набухшая, – багрова…
Земные небеса – вода…
И токает висок, так,
Будто лопнет, – миг…
Надменность разума…
О!.. Ядерная кома.
Урания… Я – бритва воздуха,
И, бездыханное, – падение –
В Тебя… Надмирная…
Урания, Урания.
ИЗ ПОСЛЕДНИХ СТИХОТВОРЕНИЙ
* * *
Мне кажется, что ныне всё чужое;
И милых лиц слегка не узнаю я…
Дома, и улица из снежного покоя
Глядят насквозь меня, вслепую…
Мне кажется, что – вновь живу –
Не помня о себе и не тоскуя;
И только, руку, засыпая, прижимаю,
Бесплотную, и имя поминаю всуе…
Мне видится, сквозь дымку и пургу,
Иное лето, чем из детства рая:
То лето, где в любви сгорая,
Мы вместе… Не были друг другу…
Мне… Снится даже, что пишу я –
Вот эти строки беглые – стирая
С листа судьбу свою, – рискуя
Проснуться здесь, где всё – чужое…
Таинство
Вне чистоты и грязи,
Вне разума, и всего, что
не разум, – вне вселенского
одиночества любящих –
не отрицая уже ничего,
жить, как само по себе,
лишь случайно – и знать
только… Невыразимое
всё – НИЧТО – перед
этим, – что проще
простого.
Память спит…
Время сжимается.
К старости
день бесконечный окажется
малой беспечностью детской;
так, заигравшись,
отвлёкся на миг,
а очнулся – старик…
Сны не сбываются…
Это я знаю, – как сок
всех мечтаний, тревог, –
всех влюблённостей бег…
Как знают исток,
восставший из вод
ледяных, и – опавший,
чтоб стать разливом
тех рек, что текут,
и зовут себя – человек.
Сны на старости лет
случаются реже, чем
старики говорят, и,
сами друг другу не веря,
за правду их выдают…
Просто, так они помнят
свет ребяческих игр,
в которых, забывшись, живут,
и текут, возвращаясь
назад – к всеотсутствию
лет, и минут…
– Свет…
* * *
Одиночество… Это парад
Бездноликих чудовищ разлуки.
Одиночество – это глядят, –
И невидяще пялятся, строки.
И тобой, духотой, проплывут
Глаз невидящих сонмища ночи…
И тебя – оплюют, так ведь тут…
Эти – вежливо бьют, не иначе.
Одиночество. Моря не спрячешь.
И не выдать реки за приют.
Они ждут, когда ты заплачешь.
Смех ползучий; оскалясь, пасут.
Одиночество – стольких лет,
Непрожитых, и светлых, убранство…
Храм полёта, беззвучный рассвет,
Горизонта немое пространство.
Одиночество. Вовсе не век –
Когда нет за кого приютиться.
Одиночество, только миг, –
Из которого – некуда взвиться.
Одиночество, это сердце…
И не биться, – как медный цветок,
И не мучиться, не метаться, –
Будто кануть в безводный поток…
Одиночество. Просто знак
В пустоте, наподобие смерти:
Путник мёртв, а в зрачках засорится
Крест распутий… И ветер жесток…
Одиночество, самоисток.
Грааль
Любовь – это взбаламученное море, в котором лишь волны да ветер, но нет ни берегов, ни причалов…
Рамон Льюль
Пустыня ночью. Холодная, сырая.
Лишь небо прочно, звёзды приближая.
Как сны – холодные, как льды – чужие…
И тянешь губы, только поздно, –
Ты для неё – лишь тот, кто лИшь,
Ещё один, – пустынник грубый,
Искатель бездны… Здесь – найдёшь,
И жить захочешь, и… – Так что ж?!
Зато – постигнешь жажды ложь:
Покой предельный, – коль живёшь, –
Есть искушенье – слабых душ…
Бессонность жажды, соль, – любовь…
И бездны мало… Чем больше пьёшь…
Пустыня. Ночь. Ты спишь…
Благородным воинам России
Победу следует отмечать
похоронной процессией
Лао-Цзы
Как бьются – изумруд – с рубином,
Как бьётся золото – на белом…
Как бьётся бежевое… – С Миром!.. –
Увы, я рассказать не в силах…
Но те слова, что льются, льются, –
Им вторит медленная вера –
В том, что однажды оборвутся
Все струны мертвенные Лиры.
И птицы чистые – взовьются,
И воды вешние сольются,
И Бездны Божии сомкнутся,
И люди, грешные, вернутся…
Но – не надейтесь –
Бьётся сердце…
Нас окружает Царство Смерти.
Мы безоружны, словно детство
Небрежно оборвали – Эти…
Но – пусть смеются! Пусть смеются.
Огонь на глубине – таится…
И белый конь, копытом алым,
В ворота чёрные – стучится.
Звёздочка
Тайна –
случайна…
Печаль,
как свеча.
Дальнее
пение,
Мерцанье
луча…
Немота
понимания:
Слепая
судьба.
Душ покой,
всесожжение;
Всесохранение,
душа.
И только-то,
тление.
Дуновенье,
века…
Детство сна,
пробуждение…
А жизнь-то, –
прошла.
Больше нет
отрицания.
С кем – бороться?
Рука…
Триумфальное
увядание –
Лучась
и грустя…
Это – лишь на
мгновение, –
Мелькнёшь, и –
слова…
Тишь лица
вневременная,
Тьма, биенье,
сова…
Это – здешнее,
бренное,
И ложь,
и права…
Пыль листвы
чуть прохладна,
Заблужденье,
тропа.
Разве ж ты –
неизменна? –
Горько теплишь,
едва…
Воск забвения
сонного,
Тихий треск
фитилька…
Память сердца
влюблённого…
Память боли –
легка…
В глубине
заоконного,
И густейшего
мрака,
Выше леса
священного, –
Как улыбка, –
тоска.
ПРИМЕЧАНИЕ ПУБЛИКАТОРА: уфимский поэт Алексей Мартьянов трагически погиб 22 сентября 2003 года. При жизни он печатался только один раз и под псевдонимом. Посмертная публикация в местной газете "Истоки" прошла в день его рождения, 8 октября...
* * *
Ты тихо подойдёшь к окну,
Щекой прильнёшь к холодному стеклу,
Движением ресниц смахнешь пылинку,
Прочь уходящую по беглому снежку,
И отойдёшь… – А я так не могу.
* * *
Бродящий прах,
покой бездушный.
В любых мирах –
всё тот же лишний.
Забывший свет,
во тьме заблудшей:
нигде, где нет –
как тень отсутствий.
Он неизбежностью томит.
И вечность, вечно
мимолётно, длит.
Всё отнимает человечно;
Бесчеловечно возвратит…
Он – море тех, кто
ни во что не верит, –
и оправданье тех, кто
спит.
А для иных, как откровенье, –
мой обескровленный полёт,
или, трагичнее, – «паденье».
Пускай летит…
* * *
Ветром – рождённый, –
Вскормленный светом,
Тьмою гонимый –
К летним рассветам –
Свежим утром прильнув
К деревьям раздетым, –
На крик улетающих птиц
Обернусь –
уходящее лето!
* * *
Мы руками немытыми
Будем есть хлеб,
И путями забытыми
Уйдём от побед;
Эти цепи звенящие –
Сорвём тишиной,
И свободу манящую
Зачеркнём – пустотой.
И узрев вдалеке,
Как забрезжил рассвет,
Мы поймём, что на свете
Нас уже нет…
* * *
Мёртвый мотылёк,
В сон ли ушёл он
Из сновидения?..
* * *
Невидимый взгляд,
отразивший небывшее,
обманул тебя, зритель
черных строчек
на светлой бумаге…
Печаль – уходящей
Человеком владеет любовь,
а любит он то, что уходит.
Уильям Батлер Йейтс
Храни себя
от слепоты;
Не любя –
не люби, и
не жди
облегченья в любви –
её горечь
пьёт губы –
по капле –
от жизни
до самой глухой
мольбы…
Посмотри:
тяжесть песка
в груди –
зыбкой тишью
шуршит,
шепчет: «воды…»;
заполняет белки
изнутри; горит,
стекленея,
с примесью соли…
Уведи меня
из тоски…
Исцели слепца,
увлеки…
А ослепнешь –
пусть руки
коснутся
гипса лица…
Только не спи:
прекрасные сны
и есть слепота!
И прости за
всё это… Ты знаешь, –
то, что от света, –
жестоко; той
ночи слеза…
Прости. Как прощают
холодность льда;
или – смех в бельмах,
что уже не растают…
Прощай. Отпусти
мне трижды
грех этой грусти –
И – не жди. Только –
всё же… –
Хоть что-нибудь,
пусть песчинку себя, –
для меня сохрани…
* * *
И опять в руках
моих – пустота;
тоньше листа,
чуть толще сна…
И опять, – так
хрупка – белым
журавликом, ввысь –
летать, – меня ждёт
Она, снежинка-судьба.
И я – легче пуха, а
в сердцевине меня
опять парит семя –
и жжёт, пуще огня,
горечь забвенья…
Вздох небес опять
обогреет меня,
к векам прильнув
воспалённостью дня;
и, земная,
в устах и ладонях,
растает устало, –
покидая навечно,
навеки моя…
И опять, один,
в темноте, на пути,
останусь не я,
а Она – ничья…
На руках моих,
как дитя, притихла
и спит –
пустота.
* * *
Мне не жаль ни себя,
Ни надежды побитой,
Только чувства мои этой
Горечью сыты;
Только силы во мне
Задохнулись от битвы,
И стихли… так стихи
Выгорают в огне.
Так дышат во сне…
И пробуждаются нежно
Для новой любви
К тоске безнадёжной.
Так – возвышается голос
До песни неспетой…
Так! – врывается голос
Когда-то нещадно забытой
Любви несогретой…
Охрипшая,
В душу сжалась – виной…
И, болью не скрытой,
Осталась со мной.
На Руси даос
Я краду у небес –
Жизни хаос и бездну;
На ходу – целый космос –
Уведу – бесполезно!..
Во хмелю – я как пёс:
Сплю и плачу бесслезно.
Наяву – тоже снюсь, –
И трезвею отвязно…
И творя – не храню…
Возлелеяв сомненье –
Верю в бедность свою,
И бегу ослепленья.
Не глазами смотрю –
Прозревая прозренье –
Никого – не молю,
И дружу – только с тенью.
Я, дружище, – ку-ку! –
Совершен в отрешеньи.
Человечен без толку, –
Полоумно творенье…
А в нутре – берегу
Каплю непониманья;
Возгоняя к огню, –
Сохраняя в купанье…
Обнимая пустую
Пустотой пустоту, –
Пустоте – уступаю –
Путь-простоту –
Словно место в трамвае;
И старушку-весну –
Банкой пива встречая, –
Чту – невестой Христу!
Пусть святое – оттает…
Голи груз, а горе-беду –
Существо – покидает,
Погружаясь в мету…
Гнилозубо зевая,
В солнышке потону…
Вдруг – чихну, и не чая –
Преставлюсь, – заплаточкой
на звезду.
Целый век прозябаю…
И любую – люблю!
И с бомжами сливаясь, –
Постигаю судьбу…
А ворую… К добру! –
На благое – надейся…
Где стяну – по миру –
Там – Иное, – не смейся…
Да, тяну – у всего!..
Или – всё, что поется;
Ничего – своего,
Ничего, кроме
сердца…
Роза в тумане
… За смутным –
скрывается – тайное,
за тайным стоит потаенное,
потаенное – опирается на
нереальное, а оно –
хранит невозможное;
Невозможное, что очевидно, –
реально, – не способен никто
утаить… – И оно –
лишь маска случайного;
тайна – лишь оправдание –
власти на обладание
ключами, что суть…
И никто не способен –
всего изменить… Но,
быть может, – неизмен –
сильный – истину
опровергнуть? –
И так просто –
на нее указать…
Сознание
I
– Творец! Единый с пустотой… –
не оставляй теперь –
хотя бы разум мой…
Какой тоской навеян я
из пыли бытия – в ком
тесноты тугой?..
Твоей? –
Взывающий, не веря, –
я, чьей рукой ты не
вершишь ни зла,
ни сна, – зачем я?
И, – если есть
причина у вины, – то мы –
свершенье исполненья?..
До искупленья немоты?..
Кто мы…
II
– «Поля души, моей мольбы, –
обожжены.
И, словно горе, немы.
Так, – преснота, и горечь гари –
в слове «родные», когда они
мертвы.
И дни – пустынны.
Тьме отныне не спасти
от смуты сути –
и глаз моих,
не видящих пути,
и стадной слепоты…
Лишь ты…
Пойми, – лишь ты».
Автопортрет на фоне запредельного
Еврей душой, ариец – духом,
беспечный раб печали,
всех призрачных страстей, –
я безмятежен перед страхом боли,
дрожа – от нежности Твоей…
Несущий – бережно – тоскующего кроху
в безбрежный горя край, и он же –
Твой Покой, взирающий, беззвёздным
оком бездны, на непокорность твари
року будней, – Ты, верно, улыбаешься…
Наверно, я нужней Тебе – такой, смешной…
Однако же, неравный бой! Смотри, не проиграй!
Любимый Враг!.. Даритель щедрый
жизнетворящих сил – скорбей…
Я… – только точка в череде
рождений и смертей…
Да только вот – непрочный почерк
у Твоей Нарочной;
я вышел – вроде запятой,
после которой – прочерк –
к тишине полей; – от тихости Твоей…
Случайная неточность Беспорочной…
И жизнь, – единственная вечность дней, –
бесценна и конечна, – как ты хочешь, –
играясь детски – в прятки или в салки? –
с человеческой душой.
* * *
Я всем чужой. <…>
Александр Пушкин
Тоске летучей не внимая,
твой тяжкий бот среди волны
застыл, и устья рябь хмурная
вращает, навевая сны;
и медленно-верны, неспешно
проплывают два берега мечты…
И небо в вышине бездушно,
и жестко дерево кормы…
Пустыми плыли сердца трюмы,
карты – на мели завели…
В тисках бессонницы, угрюмый,
с похмелья голова болит…
Свечу немую выдох клонит,
от ясности – до рези ломит
глаз, и тонет, тонет
сознанья – призрак, и оплот…
И уж ничем не веселит весь
свет, а за окном светает…
И вот, разбитый, спать идет.
Обломок на тарелке дотлевает.
Не раздеваясь, так уснёт.
И будто ветерок вдохнёт
в лицо ему янтарный свет,
и может, – детство возвратит…
Но самый легкий божий дар
он, от забвенья, – утаит…
Никто не знает, чем –
живёт поэт.
* * *
Листья плюща на снегу.
Я тоже бессмысленно не могу.
Если не хочешь, – не лги;
Лишь не беги, не беги…
Тянутся долгие дни,
Невесть, – до скончанья зимы.
Кто бы ты ни был, не жги –
Жизни, любви корешки.
Тяжесть любой – отогрей,
Как птицу освободи…
В жизни так много полей.
И редки такие, как ты.
Так, – не спеши, заалей, –
Вьюгу – обворожи…
Листья плюща на снегу
Розовеют, ближе к утру.
* * *
Мк 3:31-35
Маленький, сонный ребенок
в отцовской стружке играет.
Мама, поодаль немножко,
с каким-то шитьём застывает.
Луна – алеет в окошке.
В городе все уже знают, –
как скоро, – стражи, поспешно, –
Большие ворота закроют.
Темнеет.
Светильник она зажигает,
разбирает постель, взбивает
подушку, зевает… Язычок фитиля
взгляд дитя – замутняет.
… Ей – невдомек пока, как он
возмужает, потеряет отца и, –
оставляя отечество, – уходит
скитаться… И она
лобик горячий
целует.
* * *
Урания, родная…
Я умираю… Или…
Я – рождаюсь?
Урания, всегда Иная…
Призрак райский,
Урания… Урания…
Святого имени касаясь
Губами, угасаю…
И влагу огненную –
Крови и любви, –
Как уголь раны,
Для тебя несу я.
Несуществующая…
Вне времени, вне
Естества, – твоя
Несуетная…
И вся плерома зла, –
Как вена Мастера
Набухшая, – багрова…
Земные небеса – вода…
И токает висок, так,
Будто лопнет, – миг…
Надменность разума…
О!.. Ядерная кома.
Урания… Я – бритва воздуха,
И, бездыханное, – падение –
В Тебя… Надмирная…
Урания, Урания.
ИЗ ПОСЛЕДНИХ СТИХОТВОРЕНИЙ
* * *
Мне кажется, что ныне всё чужое;
И милых лиц слегка не узнаю я…
Дома, и улица из снежного покоя
Глядят насквозь меня, вслепую…
Мне кажется, что – вновь живу –
Не помня о себе и не тоскуя;
И только, руку, засыпая, прижимаю,
Бесплотную, и имя поминаю всуе…
Мне видится, сквозь дымку и пургу,
Иное лето, чем из детства рая:
То лето, где в любви сгорая,
Мы вместе… Не были друг другу…
Мне… Снится даже, что пишу я –
Вот эти строки беглые – стирая
С листа судьбу свою, – рискуя
Проснуться здесь, где всё – чужое…
Таинство
Вне чистоты и грязи,
Вне разума, и всего, что
не разум, – вне вселенского
одиночества любящих –
не отрицая уже ничего,
жить, как само по себе,
лишь случайно – и знать
только… Невыразимое
всё – НИЧТО – перед
этим, – что проще
простого.
Память спит…
Время сжимается.
К старости
день бесконечный окажется
малой беспечностью детской;
так, заигравшись,
отвлёкся на миг,
а очнулся – старик…
Сны не сбываются…
Это я знаю, – как сок
всех мечтаний, тревог, –
всех влюблённостей бег…
Как знают исток,
восставший из вод
ледяных, и – опавший,
чтоб стать разливом
тех рек, что текут,
и зовут себя – человек.
Сны на старости лет
случаются реже, чем
старики говорят, и,
сами друг другу не веря,
за правду их выдают…
Просто, так они помнят
свет ребяческих игр,
в которых, забывшись, живут,
и текут, возвращаясь
назад – к всеотсутствию
лет, и минут…
– Свет…
* * *
Одиночество… Это парад
Бездноликих чудовищ разлуки.
Одиночество – это глядят, –
И невидяще пялятся, строки.
И тобой, духотой, проплывут
Глаз невидящих сонмища ночи…
И тебя – оплюют, так ведь тут…
Эти – вежливо бьют, не иначе.
Одиночество. Моря не спрячешь.
И не выдать реки за приют.
Они ждут, когда ты заплачешь.
Смех ползучий; оскалясь, пасут.
Одиночество – стольких лет,
Непрожитых, и светлых, убранство…
Храм полёта, беззвучный рассвет,
Горизонта немое пространство.
Одиночество. Вовсе не век –
Когда нет за кого приютиться.
Одиночество, только миг, –
Из которого – некуда взвиться.
Одиночество, это сердце…
И не биться, – как медный цветок,
И не мучиться, не метаться, –
Будто кануть в безводный поток…
Одиночество. Просто знак
В пустоте, наподобие смерти:
Путник мёртв, а в зрачках засорится
Крест распутий… И ветер жесток…
Одиночество, самоисток.
Грааль
Любовь – это взбаламученное море, в котором лишь волны да ветер, но нет ни берегов, ни причалов…
Рамон Льюль
Пустыня ночью. Холодная, сырая.
Лишь небо прочно, звёзды приближая.
Как сны – холодные, как льды – чужие…
И тянешь губы, только поздно, –
Ты для неё – лишь тот, кто лИшь,
Ещё один, – пустынник грубый,
Искатель бездны… Здесь – найдёшь,
И жить захочешь, и… – Так что ж?!
Зато – постигнешь жажды ложь:
Покой предельный, – коль живёшь, –
Есть искушенье – слабых душ…
Бессонность жажды, соль, – любовь…
И бездны мало… Чем больше пьёшь…
Пустыня. Ночь. Ты спишь…
Благородным воинам России
Победу следует отмечать
похоронной процессией
Лао-Цзы
Как бьются – изумруд – с рубином,
Как бьётся золото – на белом…
Как бьётся бежевое… – С Миром!.. –
Увы, я рассказать не в силах…
Но те слова, что льются, льются, –
Им вторит медленная вера –
В том, что однажды оборвутся
Все струны мертвенные Лиры.
И птицы чистые – взовьются,
И воды вешние сольются,
И Бездны Божии сомкнутся,
И люди, грешные, вернутся…
Но – не надейтесь –
Бьётся сердце…
Нас окружает Царство Смерти.
Мы безоружны, словно детство
Небрежно оборвали – Эти…
Но – пусть смеются! Пусть смеются.
Огонь на глубине – таится…
И белый конь, копытом алым,
В ворота чёрные – стучится.
Звёздочка
Тайна –
случайна…
Печаль,
как свеча.
Дальнее
пение,
Мерцанье
луча…
Немота
понимания:
Слепая
судьба.
Душ покой,
всесожжение;
Всесохранение,
душа.
И только-то,
тление.
Дуновенье,
века…
Детство сна,
пробуждение…
А жизнь-то, –
прошла.
Больше нет
отрицания.
С кем – бороться?
Рука…
Триумфальное
увядание –
Лучась
и грустя…
Это – лишь на
мгновение, –
Мелькнёшь, и –
слова…
Тишь лица
вневременная,
Тьма, биенье,
сова…
Это – здешнее,
бренное,
И ложь,
и права…
Пыль листвы
чуть прохладна,
Заблужденье,
тропа.
Разве ж ты –
неизменна? –
Горько теплишь,
едва…
Воск забвения
сонного,
Тихий треск
фитилька…
Память сердца
влюблённого…
Память боли –
легка…
В глубине
заоконного,
И густейшего
мрака,
Выше леса
священного, –
Как улыбка, –
тоска.
ПРИМЕЧАНИЕ ПУБЛИКАТОРА: уфимский поэт Алексей Мартьянов трагически погиб 22 сентября 2003 года. При жизни он печатался только один раз и под псевдонимом. Посмертная публикация в местной газете "Истоки" прошла в день его рождения, 8 октября...
Алексей Мартьянов. Мысли о поэзии
Алексей Мартьянов (1976-2003). Мысли о поэзии
К МОИМ СТИХАМ (ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА)
Я хочу, чтобы вы, кто берет в руки мои стихи, не торопились, это медленные слова, приходившие нечасто и почти всегда о самом важном, – так будто бы ясный голос учил меня читать свою жизнь в хаосе событий, постепенно, по слогам, слагая трагическое в гармонию Целого…
Зададимся вопросом: что остается повседневности – от нас? Много лишнего… Немного близкого и – забвение, пустота. А на ней, погасшими угольками – слова; глубинное, сокровенное акме забытого и пронесенного среди всех забот и радостей (отражений) жизни, – суть всего, что мы есть. Слова, сказанные искренне, стоят любой прожитой жизни, как бы она не сложилась – их исповеданность искупает из лжи еще нерожденных читателей для доверия к жизни.
Мне важно, чтоб сказанное мной было верно понято, как таковое; в пределе – принято, сопережито; не оценено… Всякое мгновение бесценно, и принижающие эту самоценность – всего-то недостаточны в себе, чтобы проникнутся другим, стать другом. У всякого честного поэта – свой читатель.
В конце концов, постижение написанного другими – только инструмент самосознания; лишь способ понимания себя – не в себе, но изнутри целого судьбы, как центра ценностей всей нашей жизни – это взгляд, отделяющий будущее от настоящего и бывшего, и несбытного… Это – книги читают в нас. И тот, кто хочет увидеть сквозь грани смысла – свет, одухотворяющий исток и единство всего живущего нами, постигнет свое истинное бытие как предел одиночества (или – как предел ожидания), осознает абсолютную отдаленность, и тягу, – как первую ступень на пути, ведущем неразделенность своей свободы – к безраздельности судьбы; в простой, человеческой любви, путь к истоку и просвету, который искал Хайдеггер…
Таково непосредственное действие поэзии как формы самоосознания – создание порога, преддверия этически ценного и целостного переживания, избывание личной трагедии – в постижении надличной чуткости к сознанию другого.
По сути, вся европейская поэзия и есть это стремление преодолеть чуждость людскую, – возвратное движение в пику идеализации к ценности не-вечного, не-незыблемого, интимно-человеческого. Если лирика и создает идеального героя, то не как образец совершенного, а лишь как очерк неуловимого, призрачный след цели и смысла тревожного поиска сердца – сердцем. В поэзии даль ценна далью, вовсе не достижением, – мгновенной перспективой, проблеском, простором… Беззащитным принятием конечности земного. Нет «поэта поэтики» – судьба поэта и поэтика судьбы (жизни).
… У европейского поэта всегда два сердца; одно – пробивается к близости сквозь коварную надежду иного, а второе молчит – в память утраченной мелодии, мечется, воспоминанием единства неслиянного… Поэт тем и отличен от «тоже поэтов – в душе», что всё живое его не умирает от жизни, но сжигает ее невыносимость – жаром потаенного пламени, своей тленностью, лишь – человеческим… (и только, что немало). Я прожигаю свою жизнь – вглубь, и отблеск моего сознания согреет многих.
* * *
Спасите поэта от тех, кто пытается спасти его от поэзии: это счастье – страдать неповторимо и оно сохраняет от растворения в безразличии. Я счастлив; грустно, что не с кем поделиться: я не хочу причинять беспокойства; я хочу, как минимум, причинить боль, – оживляющую старые следы пониманий, – боль.
* * *
Поэт, настоящий – по судьбе – не открытый музыкант: трагедия уже в этом. Невозможность, боль выразить себя, или, лучше – саму эту невозможность отражения, полного и окончательного. Действие искусства проявляет сердце в сопереживании, в трансценденции, преодолении одинокости истинного – первичного переживания человеком – жизни, всей жизни, всем человеческим в нас; подтверждение этого мы, нашего единства, Бога как искупления наших страданий. Альтернатива любви, искусство сочувствия… Освобождение возможно только когда есть то, для чего оно, ради чего, во имя чего – и этому стремлению нет ни объяснения, ни аналогии: для примитивного сознания оно совпадает с лаской и опекой понятного духа, для постигших изменение, преодоление преодолённости – высшее безгранично; и поэтому невыразимо более чем звучание музыки в единстве переживаемых отзвуков – вживание в ритм композитора, исполнителя, слушателя, себя – безграничность не как смешение, но – свобода сознания от ограниченности одним существом, собой. Искусство творит человека, а не наоборот – оно не выражение – выражение сокровенного невозможно – искусство есть сама форма, она же – универсум содержания (его формула) нашего существа – в молчании единства безграничности и нашего восприятия (неотделимого от сознания, точнее образующего необходимо таковое) всего, то есть смысла творения, вечно длящегося возвышения над предыдущим, над сущим: бытие прежде сознания, но сознание – высшее, конечное, бытие одного человека, которое может обрести полноту, счастье, нирвану (невыразимое обретение истины, противостоящей страданию, горению) только в связи с другим живым существом (как правило – с женщиной (для мужчины) – но не обязательно – скорее с человеком как таковым: самотождественность высшего вида живого: «я сказал – вы боги…»).
* * *
Каждый видит лишь то, о чём грезит его сердце. Судьбой становится только проникшее в самую глубину. Познание – это отторжение чуждого, или врата охранения сокровенного. Творчество – избывание вошедшего вратами потаённого ожидания. Мы ожидаем невозможного, и оно становится нами, призраками мечты о солнечной беспечности – в ночи одиночества выси… У поэта два сердца, не считая того, что в груди; ведь человек не поэт по сути, поэт лишь бессонный дух воспоминания того небывшего, что стало всем. Гении разрывают единственное на ночь и сон, вторгаются, вынуждая высказывать несказанное, усыпляют в аду мелодичных напевов о скорби нетленной – выманивая из мглы легкие крупинки сияния, запавшего в душу. И пробуждённые проблеском выплывают слова о потерянной близости с самим естеством нераздельности… И это разделение обещает единство – вдали от земного, на родине счастья и боли любой сотворённости, нашей здешности. Возврат невозможен, как будущее непришедшего, но предчувствие зримо, звучащее – чуть слышно, туманно, как замирание в час предрассветного бдения нарождающегося просветления неба. Такова судьба великого, пробившегося на мгновение из самого неизбежного, тленного. А целое грёз, неизменно дробящихся, – всё так же недостижимо, как две половины реального над бездной мнимого, или немыслимого со-вмещения – любви, и осознания определённого тления, бывшего некогда устремлением к ней, а теперь – памяткой наивного огня негасимого. Но если двое теплеют в ночи, взаимно согревают дыханием уголёчки всех будней, надежда угасает последней… И безмолвие лёгкости нисходит ангельской песней.
К МОИМ СТИХАМ (ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА)
Я хочу, чтобы вы, кто берет в руки мои стихи, не торопились, это медленные слова, приходившие нечасто и почти всегда о самом важном, – так будто бы ясный голос учил меня читать свою жизнь в хаосе событий, постепенно, по слогам, слагая трагическое в гармонию Целого…
Зададимся вопросом: что остается повседневности – от нас? Много лишнего… Немного близкого и – забвение, пустота. А на ней, погасшими угольками – слова; глубинное, сокровенное акме забытого и пронесенного среди всех забот и радостей (отражений) жизни, – суть всего, что мы есть. Слова, сказанные искренне, стоят любой прожитой жизни, как бы она не сложилась – их исповеданность искупает из лжи еще нерожденных читателей для доверия к жизни.
Мне важно, чтоб сказанное мной было верно понято, как таковое; в пределе – принято, сопережито; не оценено… Всякое мгновение бесценно, и принижающие эту самоценность – всего-то недостаточны в себе, чтобы проникнутся другим, стать другом. У всякого честного поэта – свой читатель.
В конце концов, постижение написанного другими – только инструмент самосознания; лишь способ понимания себя – не в себе, но изнутри целого судьбы, как центра ценностей всей нашей жизни – это взгляд, отделяющий будущее от настоящего и бывшего, и несбытного… Это – книги читают в нас. И тот, кто хочет увидеть сквозь грани смысла – свет, одухотворяющий исток и единство всего живущего нами, постигнет свое истинное бытие как предел одиночества (или – как предел ожидания), осознает абсолютную отдаленность, и тягу, – как первую ступень на пути, ведущем неразделенность своей свободы – к безраздельности судьбы; в простой, человеческой любви, путь к истоку и просвету, который искал Хайдеггер…
Таково непосредственное действие поэзии как формы самоосознания – создание порога, преддверия этически ценного и целостного переживания, избывание личной трагедии – в постижении надличной чуткости к сознанию другого.
По сути, вся европейская поэзия и есть это стремление преодолеть чуждость людскую, – возвратное движение в пику идеализации к ценности не-вечного, не-незыблемого, интимно-человеческого. Если лирика и создает идеального героя, то не как образец совершенного, а лишь как очерк неуловимого, призрачный след цели и смысла тревожного поиска сердца – сердцем. В поэзии даль ценна далью, вовсе не достижением, – мгновенной перспективой, проблеском, простором… Беззащитным принятием конечности земного. Нет «поэта поэтики» – судьба поэта и поэтика судьбы (жизни).
… У европейского поэта всегда два сердца; одно – пробивается к близости сквозь коварную надежду иного, а второе молчит – в память утраченной мелодии, мечется, воспоминанием единства неслиянного… Поэт тем и отличен от «тоже поэтов – в душе», что всё живое его не умирает от жизни, но сжигает ее невыносимость – жаром потаенного пламени, своей тленностью, лишь – человеческим… (и только, что немало). Я прожигаю свою жизнь – вглубь, и отблеск моего сознания согреет многих.
* * *
Спасите поэта от тех, кто пытается спасти его от поэзии: это счастье – страдать неповторимо и оно сохраняет от растворения в безразличии. Я счастлив; грустно, что не с кем поделиться: я не хочу причинять беспокойства; я хочу, как минимум, причинить боль, – оживляющую старые следы пониманий, – боль.
* * *
Поэт, настоящий – по судьбе – не открытый музыкант: трагедия уже в этом. Невозможность, боль выразить себя, или, лучше – саму эту невозможность отражения, полного и окончательного. Действие искусства проявляет сердце в сопереживании, в трансценденции, преодолении одинокости истинного – первичного переживания человеком – жизни, всей жизни, всем человеческим в нас; подтверждение этого мы, нашего единства, Бога как искупления наших страданий. Альтернатива любви, искусство сочувствия… Освобождение возможно только когда есть то, для чего оно, ради чего, во имя чего – и этому стремлению нет ни объяснения, ни аналогии: для примитивного сознания оно совпадает с лаской и опекой понятного духа, для постигших изменение, преодоление преодолённости – высшее безгранично; и поэтому невыразимо более чем звучание музыки в единстве переживаемых отзвуков – вживание в ритм композитора, исполнителя, слушателя, себя – безграничность не как смешение, но – свобода сознания от ограниченности одним существом, собой. Искусство творит человека, а не наоборот – оно не выражение – выражение сокровенного невозможно – искусство есть сама форма, она же – универсум содержания (его формула) нашего существа – в молчании единства безграничности и нашего восприятия (неотделимого от сознания, точнее образующего необходимо таковое) всего, то есть смысла творения, вечно длящегося возвышения над предыдущим, над сущим: бытие прежде сознания, но сознание – высшее, конечное, бытие одного человека, которое может обрести полноту, счастье, нирвану (невыразимое обретение истины, противостоящей страданию, горению) только в связи с другим живым существом (как правило – с женщиной (для мужчины) – но не обязательно – скорее с человеком как таковым: самотождественность высшего вида живого: «я сказал – вы боги…»).
* * *
Каждый видит лишь то, о чём грезит его сердце. Судьбой становится только проникшее в самую глубину. Познание – это отторжение чуждого, или врата охранения сокровенного. Творчество – избывание вошедшего вратами потаённого ожидания. Мы ожидаем невозможного, и оно становится нами, призраками мечты о солнечной беспечности – в ночи одиночества выси… У поэта два сердца, не считая того, что в груди; ведь человек не поэт по сути, поэт лишь бессонный дух воспоминания того небывшего, что стало всем. Гении разрывают единственное на ночь и сон, вторгаются, вынуждая высказывать несказанное, усыпляют в аду мелодичных напевов о скорби нетленной – выманивая из мглы легкие крупинки сияния, запавшего в душу. И пробуждённые проблеском выплывают слова о потерянной близости с самим естеством нераздельности… И это разделение обещает единство – вдали от земного, на родине счастья и боли любой сотворённости, нашей здешности. Возврат невозможен, как будущее непришедшего, но предчувствие зримо, звучащее – чуть слышно, туманно, как замирание в час предрассветного бдения нарождающегося просветления неба. Такова судьба великого, пробившегося на мгновение из самого неизбежного, тленного. А целое грёз, неизменно дробящихся, – всё так же недостижимо, как две половины реального над бездной мнимого, или немыслимого со-вмещения – любви, и осознания определённого тления, бывшего некогда устремлением к ней, а теперь – памяткой наивного огня негасимого. Но если двое теплеют в ночи, взаимно согревают дыханием уголёчки всех будней, надежда угасает последней… И безмолвие лёгкости нисходит ангельской песней.
Какой это все-таки ужас - родиться поэтом! Ужас - для самого поэта! Другим, "просто людям" (Лем), - и даже самым близким! - этого не понять. Самое большее, на что их хватает, это то, что они пытаются спасти Поэта от Поэзии! Из благих намерений! Которыми, как всегда, вымощена дорога в ад! Нет, нет! Пусть не для них, не для близких! Пусть и они попадут туда же, куда попадают души Истинных Поэтов! Чтобы хоть там воздать им, Поэтам, должное!
из личной переписки...
" напиши на стекле свое твердое НЕТ
прилетит, как звезда, мое твердое ДА"
))))
прилетит, как звезда, мое твердое ДА"
))))
-
FelixDaCat
- Сообщения: 8
- Зарегистрирован: 03 дек 2009, 18:52