Полиция кармы

Макс сидел на полу в самом тёмном углу комнаты и смотрел на полосы света от фар, ползущие по стенам и потолку в вечернем сумраке. Кассета заканчивалась. Осталось только две песни, но эти две были его любимыми. Магнитофон поскрипел тихонько плёнкой и начал медленно рассыпаться по комнате гитарными рифами. "Limp Bizkit" мягко просили подождать, показывая, что умеют не только рубать с плеча, и будили в его уже почти пустой от всей этой беготни голове странные, нелепые, но абсолютно реальные воспоминания.

Да, так оно всё и было. И кровь, такая яркая в свете уличного фонаря, что казалось, он сейчас ослепнет, и хипари, отдающие ему даром любимые диски, потому что никак не могут вспомнить, кто он такой, и вечные грибы, догоняющие его на крыше, висящего, держась за антенну метрового диапазона, над морем прекрасных городских огней.

И ОНИ.

Плавная сбивка ударника "Limp Bizkit" не заканчивается с окончанием такта, а, становясь всё более и более аритмичной, перерастает в хруст деревянной двери подъезда. Он слышит их. Он ждёт их. Он знает, что они пришли за ним.

Ho-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-о-old on

I found another way to let you go a-a-away

Будущее наконец настигло его. Он мог убегать столько, сколько ему заблагорассудится, но можно убежать лишь от прошлого. От будущего убежать невозможно. Если бы он был поумнее, ну чуть-чуть поумнее, он бы сообразил, что так и будет. Он бы с самого начала знал, что так и будет. Он ничего не смог бы поменять, но зато он знал бы об этом с самого начала. А сейчас он сидит здесь, рассматривая лепнину потолка, выхватываемую из небытия светом фар проезжающих машин, и просто слушает музыку.

Ho-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-о-о-o-o-o-оld on

You found another way to bleed my soul a-a-away

Тебе не страшно?

Нет, мне не страшно.

Молчаливый диалог с самим собой — вот всё, что осталось Максу, пока они не справятся со стальной дверью квартиры. На это у них уйдёт несколько минут, он определённо успеет дослушать кассету.

Ho-o-o-o-o-old on…

* * *

Началось всё... со скуки. Да нет, началось всё не со скуки, а с того, как она появилась. Это был кажется класс седьмой — восьмой? — когда его забрали из спецшколы по английскому языку, и отдали в эту сумасшедшую физико-математическую спецшколу. Бывает же такое. Восемь уроков в день, потом факультативные занятия, потом домашнее задание. Шесть дней в неделю. А седьмой только и хватает времени, чтобы выспаться как следует, и садишься делать недельные задания по физике и математике. А вечером — вырабатываешь технику скорочтения, чтобы пробить за две недели роман очередного классика русской литературы (будь он неладен; и почему они не умели коротко выражать свои мысли?).

"Вы — элита, вы — гордость города (области, страны, континента — нужное подчеркнуть), вы не можете себе позволить плохо учиться".

"Физика — самая важная наука в вашей жизни на сегодня".

"Математика — царица наук".

"То, что вы учитесь в физико-математической школе не означает, что вы должны не знать родного языка".

"Все ваши технические знания будут совершенно бесполезны, если вы не сможете донести их до своих коллег из других стран, поэтому иностранный язык так же важен для вас, как и…".

"История…".

"География…"

"Химия…".

Одни считают себя вправе нагружать тебя сверх меры, потому что "это их профиль". Другие боятся, что занимаясь по своему профилю, ты забросишь и остальные "не менее важные предметы", и нагружают тебя сверх всякой меры по ним. Жалко тратить время на сон, потому что мог бы за 8 часов решить 168 задач (вообще-то в среднем 168,2, но мы округлим). Или сделать 14 лабораторных работ. Или... Чёрт, а как же спать хочется...

Сколько я спал?

А когда я спал?

Да я вообще спал?..

И никаких обид. На самом деле. Потому что пройдя через это, Макс никогда больше не стонал. До того самого момента, когда он слышит первый удар кувалды в стальную дверь квартиры, он считал последние классы школы самым трудным временем в своей жизни. Дальше было только легче. Так ему казалось.

А что было дальше? Прежде всего удивление. Дальше было неожиданное решение поступать на психолога. Ни хрена себе. Ну ты дал, парень. Тебе что, совсем делать нечего? Ты мозгами тронулся?

Но Макс не тронулся мозгами. Он просто вдруг понял, насколько велик мир, в котором он живёт. Нет, не так. Он понял, насколько мал мир, в котором он живёт, и сколько на самом деле существует таких миров. Безбрежных. Бесконечных. Невообразимое количество. Попытки понять всех, попытки найти абсолютную правду среди тысяч разных правд, попытки оправдать неоправдываемое, постичь непостижённое, познать непознанное. И дикая тоска уже почти профессионального технаря по чёткой и ясной книжке, где человек раскладывался бы по полочкам, со всеми его маниями, фобиями, комплексами и озабоченностями. Макс понял вдруг, что внутренний мир человека — на самом деле самый интересный объект для изучения.

Для человека в мире нет ничего интереснее человека.

И вот тогда пришла она.

Скука.

Она пришла на второй месяц факультетской жизни. Вокруг было веселье — сплошное веселье. Говорят, что студенты живут весело от сессии до сессии — но эти студенты жили весело всегда (а на сессии особенно). Впрочем, когда пришла скука, до первой сессии было ещё далеко.

Макс не мог поначалу понять, чего ему не хватает. Вроде бы всё было здорово. Он впервые за последние несколько лет, казалось, мог вдохнуть свободно. Он ловил лицом солнечных зайчиков, он расписывал в общаге пулю со всеми, кто заходил в гости, он впервые в жизни напился на чьём-то дне рождения, он даже начал ЗАСМАТРИВАТЬСЯ НА ДЕВОК. Жизнь была легка, как сахарная вата, все веселились и никто не напрягал.

ОП-ЛЯ.

А вот в том-то всё и дело.

Никто не напрягал.

Это и была проблема.

Несколько суровых лет одной из серьёзнейших школ страны сыграли с ним злую шутку. Конечно, это была замечательная "школа жизни", это был опыт, после которого ему море были по колено, горы — по плечо, а все лишения казались благом в сравнении с воспоминаниями о ночных построениях геодезических уравнений на торе. Студенческая жизнь теперь вливалась в его глотку, как тёплая, выдохшаяся пепси-кола: легко, красиво, гладко... и СОВЕРШЕННО НЕ ВКУСНО. И если от ощущения постоянного цейтнота он теперь просто отдыхал, то привычка жить бешеным ритмом интеллектуальной деятельности не давала ему расслабиться. Ему нужно было что-то, чтобы занять себя. Всё время. Непрерывно. И если в фокусе его внимания не было никаких новых раздражителей, то скука впивалась ему в мозг калёной иглой, заставляя всё время шевелиться, чтобы развлечься.

Поначалу он пытался учиться. На это ушло почти полтора года. По привычке, он выполнял задания, которые давали им преподаватели, и, хотя для всех остальных это казалось нереальным объёмом работы (потому никто даже и не брался), он не только выполнял всё, но и подолгу сидел в библиотеке, выискивая рекомендованные книги и штудируя от корки до корки фолианты, которые он случайно находил сам по тематическому каталогу. Тот факт, что психология, как наука, никому не нужна, он понял не сразу. Лишь на втором курсе, когда он прибежал к своей любимой преподавательнице (он по школьной привычке ещё немного зависал на учителях, в то время, как одногруппники уже лечились от сифилиса) с рассказом о том, какое огромное впечатление на него произвёл учебник когнитивной психологии Линдсея и Норманна, случайно откопанный им в университетской "научке", и понял, что та его просто не читала, он заподозрил неладное. Он написал пару статей, поездил по олимпиадам и конференциям.

И ЗАБИЛ.

Точку поставил диалог с какой-то невероятно продвинутой девушкой, легко оперировавшей громкими фамилиями, блестяще ориентировавшейся в современных веяниях психологии и философии, и имевшей своё мнение решительно по любому поводу. Разговор, начавшийся, как всегда, с психоанализа, поехал почему-то не в сторону трансперсональной психологии, как обычно, а в сторону телесно-ориентированных техник. Где-то проскочила фамилия Райха.

— Ой, ну хоть Райху-то не надо кости перемывать, — беззлобно сказал Макс, случайно затесавшийся в диалог интеллектуалов.

— А чем имя Райха выделяется на психологическом небосклоне? — ехидно спросила упомянутая девушка, но Макс не понял её иронии.

— Да ну не надо и всё, — пожал плечами он, — просто из уважения к его судьбе.

— Здрасьте вам, — девушка обиженно развела руками, — значит Фрейда мы не уважаем, Юнг нам до одного места, ну про Адлеров с Хорнями я и вовсе молчу. Зато как только начинается разговор про телесно-ориентированную терапию, сразу появляются какие-то защитники Райха. Вы, может быть, молодой человек, ещё и аргонный аккумулятор у себя под кроватью держите?

Макс пожал плечами:

— Если бы они ещё существовали, может быть, и держал бы. Между прочим, никто до сих не опроверг результаты его исследований. Никто даже не попробовал.

— Я тебе сделаю аргонный аккумулятор, хороший мой, — сказала девушка, сексуально-издевательски погладив Макса по голове, — засунешь его себе под кровать, будешь устанавливать связь с космосом.

Макс набрал было воздуха, чтобы сказать, что аргонные аккумуляторы не устанавливают связь с космосом... но закрыл рот обратно. Он вдруг понял, почему никто никогда не попробовал повторить эксперименты Райха. Он вдруг увидел всю психологию, всю её тысячелетнюю предысторию и столетнюю историю словно бы на ладони, увидел в ней логику и стройные, замысловатые, но такие понятные взаимосвязи, подчинённые её особенным законам.

Он понял эту науку.

Вернее, он понял, почему она никогда не станет наукой. Вот так. Внезапным инсайтом (ай, слово-то какое; НАУЧНОЕ). И Макс просто кивнул, признавая свою неправоту, и никогда больше не вступал ни в какие разговоры по поводу науки психологии.

Лишь на следующий день он понял, почему вчера нельзя было оставить Райха из уважения к его судьбе: никто, кроме Макса, там просто не знал его судьбы. Земля ему пухом.

Ну что ж, это было возможно прискорбным, но фактом: Макс в буквальном смысле оказался на улице. Позднее он будет считать, что в этот момент закончился теоретический этап его жизни и начался, если можно так сказать про жизненный этап, практический. Все те, годами культивированные в нём учителями, ценности вдруг на поверку оказались золотой обманкой. Наука никому не была нужна. Да и самостоятельной ценности она, как вдруг понял Макс, никакой не имеет, просто он стеснялся сам себе в этом признаться последние несколько лет. Всё, в том числе и наука, имеет ценность исключительно в приложении к жизни. И Макс вдруг понял, что о жизни-то он ничего и не знает.

Макс шёл по городу и смотрел на уличные фонари, яркие витрины, проезжающие мимо автомобили, людей, спешащих по своим делам. Раньше он не замечал всего этого, пробегал мимо, наивно полагая, что всё, окружающее его на улице, не стоит того, чтобы отрываться от своих умных мыслей. Он искренне считал, что уж он-то занимается чем-то настоящим (в отличие от всех тех ищущих неизвестно чего идиотов, стоящих рядом с ним в битком набитом трамвае). Сейчас же он вдруг открыл для себя, что вокруг есть огромный мир, о существовании которого он даже не подозревал. Мир реальной жизни. Ещё пока непознанный.

И Макс начал его познавать.

Познание началось с хломидиоза.

Макс влюбился, как и положено в его возрасте, совершенно без памяти. Естественно (опять же, для этого возраста) в девушку старше его на пять лет. Искренность ребёнка, недюжинный интеллект и жажда познания, горевшая в глазах и постепенно зажигавшая всё вокруг него, делала Макса неотразимым. Её жених был отослан по каким-то очень важным делам, а Макс, напротив, призван в подходящий момент.

Первый сексуальный опыт, как опять-таки положено, безумно разочаровал. Слава богу, что на протяжении последующей недели (до возвращения жениха) за ним последовали соответственно второй, третий и четвёртый, который наконец-то показал Максу, что такое настоящий секс. Макс получил гордый титул "самого лучшего любовника, который у неё когда-либо был", чем безумно гордился, не понимая ещё по молодости, что это переходящее красное знамя, всё время принадлежащее хронологически последнему любовнику.

Дальше приехал жених, были долгие и сложные разборки, ощущение постоянного стыда, какой-то непонятной, невнятной боли где-то в основании затылка, и вообще масса новых, незнакомых ощущений. До этого Макс просто не представлял себе, что можно испытывать такую невероятную гамму эмоций по поводу чего-либо, кроме процесса познания. Да, собственно, он вообще не знал, что существует что-то, кроме процесса познания. Сидя с опасной бритвой в правой руке и закатанным рукавом левой над жестяным тазиком на краю кровати в общежитии, Макс вдруг расхохотался, представив себе, как безнадёжно банально всё то, что он сейчас думает и переживает. Картинно, хрестоматийно и смешно.

Да, был ещё хломидиоз, но это были мелочи, на которых не стоит останавливаться.

По поводу всей этой истории, как только его многострадальная задница чуть-чуть заживает и по словам врачей всё приходит в норму, Макс сочно напивается. С таким смаком Макс никогда ещё не пробовал употреблять спиртное. "Да, — приходит ему в голову на следующее утро, когда он смотрит на своё кривое отражение в треснувшем зеркале грязного общаговского умывальника, — вот это, должно быть, и есть настоящая жизнь..." Зеркало не возражало.

Настоящая жизнь вдруг резко расширяет горизонты. Как лаконично и философски формулирует суть происходящего один из друзей Макса, посмотрев на него однажды поутру, "что брат, гульки, пьянки, блядки?.." Макс в кого-то там ещё раз влюбляется, потом неожиданно остаётся один, когда по пьяни пытается в шутку продать свою любимую за две бутылки водки. Шуток любимая не понимала. Ну и хрен с ней. Очень нужна вот это такая любимая, без чувства юмора. ПОШЛА ТЫ!!!..

Горе заливается водкой, на смену приходит следующая любимая.

И вот тут наконец-то продолжается прерванная уж было история.

В дело опять вступает скука.

В общем, садится Макс на иглу.

Начинается всё, естественно, не с шири, а гораздо более мирно. "ДВЕРИ ВОСПРИЯТИЯ" Максу открывает замечательная ароматная приправа — мускатный орех. Оказывается, что если слопать целиком пакетик этих орехов (он расфасован прямо по дозам), то водка уже не понадобится. А на следующий день кажется, что она уже не понадобится никогда.

За орехами приходит сначала конопля — её приход послабее, зато и отходняков никаких. И естественно их величества ГРИБЫ — куда ж без них деваться. Первый грибной приход Макс ловил посреди ночи на крыше самого высокого здания города — всё блестящее пиршество огней под ним вдруг затанцевало, да так складно, что для того, чтобы получше всё рассмотреть, он даже свесился вниз, держась за антенну. Возможно, только благодаря этому он и дожил до набирающих силу ударов кувалды в стальную дверь: кто-то из жильцов выскочил на крышу, чтобы посмотреть, что происходит с антенной. С антенной происходил Макс.

Дальше — игла. Конечно, приходилось чем-то поступаться, но, как казалось Максу, игра стоила свеч. Единственным мотивом, движущим им, был мотив исключительно познавательный. Если раньше Макс формулировал этот мотив, как "жажда знаний", то теперь он научился объяснять своё поведение "поиском нового опыта".

Закончился опыт на удивление безболезненно и практически без серьёзных последствий. Безымянный друг привёл невменяемого Макса в странную колонию, основанную весьма одиозной личностью с туманным прошлым. Сама личность утверждала, что является бывшим наркоманом, но поверить в это, не смотря на очевидность, было трудно. Колония представляла собой посёлок посреди леса, где набранная группа наркоманов жила в шалашах, готовила на костре привозимую кем-то из города гречневую кашу и тушёнку и НЕ ПОЛУЧАЛА НАРКОТИКОВ. Вот так просто. Люби меня таким, какой я есть, или здохни. Никакого присутствия правоохранительных органов Макс не заметил, да оно было здесь и нахрен не нужным.

Через месяц Макс спрыгнул с иглы.

В колонии он вдруг открыл для себя ещё одну грань этой реальности — физику тела. Легче всего ломка переносится на турнике, когда мышцы сводит одновременно от абстиненции и от напряжения. Макс, который и в лучшие-то годы подтягивался на перекладине шесть раз, понял, что это тот самый, знакомый каждому уличному пацану опыт, мимо которого он проскочил ввиду своей "неуличности". И, возвратившись в общежитие, Макс с головой окунается в мир спорта.

Подъём в шесть утра (Макс — патологическая сова), три километра, контрастный душ и завтрак из манной или овсяной каши (Макс с детства ненавидит манную кашу, овсяную каждый раз запихивает в себя силой), занятия в универе (к которым Макс с некоторого времени потерял интерес), на большом перерыве и/или примыкающей к нему паре — футбол или баскетбол, затем — качалка или гимнастический зал (общефизическая подготовка), здоровый обед с калорийными добавками, отдых (надо чем-то занять мозги, чтоб не сдохнуть со скуки), и, наконец, ТРЕНИРОВКА. После тренировки ужин и ещё один отдых. Ну, типа, перед сном. Типа...

чтобы эта...

ну кароче...

А вот ещё Макс вдруг, совершенно неожиданно, открывает для себя художественную литературу. Происходит это во время послеобеденного отдыха одним радостным тёплым днём. Вот так. Макс берёт и открывает, что существует, оказывается, художественная литература.

Нет, ну не поймите ничего превратно. Конечно же, Макс знал о существовании литературы, и даже считал себя до определённого момента довольно начитанным молодым человеком. Ещё со школьных времён он хранил в памяти тёплые воспоминания о ВЕЛИКИХ: Джеке Лондоне, Филипе Кенреде Дике, Эрихе Марии Ремарке, Стивене Кинге, Фёдоре Михалыче Достоевском, Роберте Хайнлайне и Михаиле Михайловиче Булгакове. Ну и, конечно, Ричарде Бахе. Это само собой. Но вот беда: при всей его любви к литературной эрудиции, как факту, Макс в основном предпочитал справочники и монографии по этологии.

Теперь же он вдруг открыл тот поразительный факт, что художественная литература бывает как бы разных уровней. И если Бах раньше символизировал для Макса вершину пирамиды мировой литературы, то теперь он постепенно перемещался в основание этой пирамиды. Роберт Антон Уилсон, Карлос Кастанеда, братья Стругацкие и Патрик Зюскинд, Джордж Оруэлл и Хорхе Луис Борхес, Чарльз Буковски и Мишель Турнье, Хулио Картасар и Брайан Олдисс. Макс уходил, плавал, тонул и растворялся в прочитанном. "Чёрт возьми, а почему ЭТО не учат в школе?" — спрашивал Макс сам у себя и тут же тихо радовался, что всё ЭТО осталось не замаранным грязными лапами уставших от жизни "училок русяши". Макс занимался, читал, тренировался и снова читал — запоем, так же самоотверженно, как он делал всё в этой жизни.

Да, а ещё Макс начал слушать музыку и играть на гитаре, но об этом бесполезно говорить без звукового сопровождения.

Количество впечатлений, заполнявших воспалённый мозг Макса, стремительно возрастало. С улицы Макс ненадолго ушёл, вернувшись к "камерному" познанию реальности: тренировки в спортзале, книги и порванные струны в общажной комнате. Но улица терпеливо ждала. Она ждала нового Макса, готового встретиться с реальностью, теперь уже не странной и не чудовищно-неожиданной, а старой знакомой, ненадолго оставленной ради парочки важных дел.

Макс превращается в Яппи, не потому, что искал уважения, жизненного успеха или кому-то завидовал: просто это был опыт, которого у него не было. Он учится улыбаться преподавателям обезоруживающей улыбкой, когда протягивает им взятку за то, что будет отсутствовать две третьих семестра, жизнерадостно улыбаться клиентам, лица которых вызывали желание немедленно уйти в монастырь ("женский" — подумал Макс. — "гы-гы"), сексуально улыбаться девочке за конторкой посольства, в котором он получает визу, улыбаться в пустоту, когда его никто не видит (просто так, для тренировки). Он учится разбираться в шмотках: размерах, фасонах, моделях и стилях, начинает с некоторой брезгливостью замечать, что у ведущего первого канала галстук диссонирует с костюмом. Спорт постепенно сводится для Макса к двум часам тренажёров три раза в неделю: раз в неделю контрольные замеры и постоянные рассматривания себя в зеркале. Это не стыдно. Ничего не стыдно, коль скоро оно ведёт тебя к твоей цели. Меня к моей цели.

А какая у меня цель?

Да у меня вообще есть цель?

Макс начинает непрерывно мотаться по загранкомандировкам. ВО ДЕ ВПЕЧАТЛЕНИЙ!!!! Он впитывает всё увиденное, всё услышанное и всё унюханное. В каждом городе, где он задерживается хотя бы на день, Макс снимает себе блядь и трепетно познаёт разницу между представлениями о нежности французов, индийцев, финнов, тайцев и нигерийцев. Прыжки с парашютом над бескрайними альпийскими равнинами, виндсёрфинг на шикарных атлантических волнах, Point Break. Достопримечательности, характеры и новый-новый-новый опыт-опыт-опыт...

Ну и ещё деньги. Ты обязался жить этой реальностью, будь добр следовать её правилам. Положено урывать зубами каждый кусок, какой можно урвать. Положено треть из них тренькать, а две — накапливать. С УДОВОЛЬСТВИЕМ ходить по магазинам, и Макс, как ему кажется, действительно начинает получать от этого процесса удовольствие. Гордиться собой и с пренебрежением относиться к тем, кто не достиг твоего положения.

Нет ничего проще.

Нет ничего проще, чем относиться к кому-то с пренебрежением.

А вот и она.

Она.

Скууууука!!!!

Ещё не соскучились по ней? Ну да она не надолго уходила. Всех этих новых впечатлений и экспериментов над собой Максу хватает ровно на год. Всё это безумно весело и интересно, но это...

нет, это жизнь, конечно...

настоящая жизнь...

но вот...

вот только...

ааааа...

С окончанием учёбы Макс принимает решение идти работать в милицию. Ого, да ты совсем рехнулся. Парень, я давно знал, что ты сумасшедший, но есть же предел. Та же картина. Сколько можно удивлять самого себя? Столько, сколько нужно.

На самом деле, только никто не знал об этом, объяснение столь странному поступку было довольно простым. Неправильное слово, неосторожное движение, пудовый удар и лёгкая потеря ориентации в пространстве. Макс ощутил, как мозг с размаха бьётся сначала об одну стенку черепа, затем — о другую.

Ту — дух!!!

Боль, страх, унижение — всё это не имело значения в сравнении с НОВИЗНОЙ. Это был опыт, которого у Макса ещё не было, и его жажда жизни гнала его туда, где он мог впитывать новые ощущения, словно губка, жадно раскрыв глаза, уши, ноздри и мозги. Один удар в какой-то безымянной подворотне переворачивает жизненные планы с ног на голову.

Сначала Макс работает "по специальности", но затем постепенно выходит на улицу, где обживается теперь в новом качестве. Он начинает совсем иными глазами смотреть на стайки алкашей у пивнушек, девок, пАрами дефилирующих под красными фонарями, эрегированных парней, злобно глядящих исподлобья на прохожих — на всю привычную городскую фауну. Роль обязывала к каким-то вещам, столь же неприятным, сколь непривычным и потому желанным. Привыкая в тому, что кожа на костяшках пальцев по жёсткости начинает напоминать пятки, Макс однажды, проснувшись посреди ночи, вдруг понял, почему существует поговорка "меряться хуями", но не существует "меряться пиздами".

Сначала острых впечатлений хватало для того, чтобы заткнуть рот вечно вопящей скуке, но скоро всё снова превратилось в рутину. Максу постепенно надоело смотреть, как глаза (любые — от радостно-вожделеющих до ненавидяще-уничтожающих) становятся одинаково-настороженными, как только он достаёт из кармана удостоверение. Ну и чёрт с ним. А кому оно нахрен нужно?

Макс перестаёт доставать из кармана удостоверение, потом перестаёт его с собой носить, а потом и вовсе совершенно нечаянно где-то его теряет. Свою власть над людьми он начинает утверждать не статусом, приклеенным к нему другими людьми, в котором его заслуга была лишь в подаче заявления для поступления на работу, а собственной внутренней силой. Вы пробовали когда-нибудь так посмотреть в глаза человека, чтобы он отдал вам то, что вам нужно, без единого слова? Вы думаете, вы можете пересилить кого угодно? Вы думаете, вы быстрее? Вы думаете, вы хитрее? Неужели вы думаете, что вы... умнее?..

Впервые Макс попробовал "сдвиг" в молодёжной банде. Это был старый проверенный трюк, о котором он читал в какой-то психологической книжке. В них иногда умные вещи пишут, в этих книжках. И одну из них Макс хорошо запомнил — как интересную мысль — без привязки к реальности. Но теперь его интересовал исключительно практический аспект любой мысли. "А почему бы не попробовать?" — подумал Макс. И не придумал, почему.

Всё было предельно просто. Макс просто нарвался. Он знал, как это делается, и действовал по всем правилам улицы. Не перегибая палку, никого открыто не оскорбляя, но достаточно явно, и не позволяя оскорблять себя. Было примерно полдвенадцатого ночи, это был потерянный в каменных джунглях микрорайон, и свет потихоньку начинал гаснуть в окнах домов вокруг разбитой детской площадки. Стая городских волков, оседлав турники и качели, ждала гонца, посланного то ли за водкой, то ли за травой — они и сами не помнили точно.

— Погоди! Что ты сказал? — дистанция удара прямым, горящие глаза, косуха с надписью автомобильной краской, поза, не выражающая ничего.

— Ты услышал, — полная непроницаемость. Если чуть-чуть переиграть — совсем чуть-чуть — хана. Макс медленно зевнул и прошёл дальше, в гущу.

— Братва, у нас тут самоубийца, — голос в меру весёлый, достаточно громкий и такой же непроницаемый.

— И чего тебе, храбрый человек, нужно? — судя по сильному тону — вожак. Говорит доброжелательно, а значит ударить может в любую минуту, без предупреждения.

— Да я так, просто мимо проходил, — такой же тон, только голос чуть-чуть послабее, чем у вожака, опять же — совсем чуть-чуть, иначе задавит.

— Мимо, значит? — доброжелательность из голоса уходит, а вместе с ней и опасность неожиданности. Теперь можно слегка расслабиться.

Вожак — рослый худощавый крепыш — спрыгнул с деревянной лошадки и медленно подошёл к Максу. Взгляд цепкий, как язык хамелеона. Серьга в ухе по размеру напоминает сковородку. Походка мягкая и ломкая, ноги будто прирастают к земле, чтобы оторваться от неё при следующем шаге. Он подходит к Максу вплотную.

Ну что?

Сейчас или никогда?

Типа того.

— Что это? — Макс проводит указательным пальцем в воздухе, не фиксируя его ни на чём конкретно.

Волк пока ещё невозмутим, пока ещё уверен, пока ещё хозяин положения.

Так, работать над голосом. НЕ ПЕРЕИГРАТЬ!

— И давно это у вас? — в голосе озабоченность, но не более, чем озабоченность жизнью чужого человека.

— Что? — волк "выпал". Вот он — СДВИГ.

— Это нельзя запускать, — Макс уходит голосом от диапазона опасности, речь становится лекционной, — ни в коем случае нельзя. У вас глаза болят по утрам?

Крепыш задумался.

Ну всё, братец кролик, ты мой!!!

— Да вроде... ну болят иногда...

— Это рак, молодой человек. Это первые признаки развития опухоли. Я — онколог, поверьте мне, я десять лет этим занимаюсь. Вам ОБЯЗАТЕЛЬНО нужно провериться.

Волки подходят ближе, постепенно сужая кольцо, но теперь не ДЛЯ боя, а, наоборот, ОТ того, что опасность ушла.

— Да я... — пытается сказать что-то вожак, но он уже сбит с волны.

Мы теперь на моей территории.

— Вот моя визитная карточка, — Макс уверенно протягивает руку, так, что даже мысли не может возникнуть не взять карточку, — я жду вас завтра — послезавтра. Только обязательно! Это нельзя запускать ни в коем случае. Пока, я думаю, ещё можно помочь, вряд ли там большая опухоль с обилием метастаз, но, если этим не заниматься — через год-два ваши шансы выжить будут невелики. Это ХОРОШО, что мы с вами так случайно сегодня встретились...

Волки ничего не понимают, они послушны воле кукловода, который знает, куда их вести.

— Я вас жду.

— Спасибо, — волк неуверен, потерян, разбит и не представляет опасности. Макс спокойно уходит, а через два квартала его уже так распирает от неожиданной победы над культурой, что он начинает в голос хохотать и пинать ногами стоящие на остановках урны.

Вам это кажется неправдоподобным? Ему тоже. И волкам тоже. В том-то и фокус. Ни в коем случае нельзя бояться, ни в коем случае — сомневаться, и уж точно ни в коем случае нельзя дать понять свои мотивы. Мотивация — то, что отличает жулика от допустившего случайную ошибку, то, что отличает правдоподобную ложь от невероятной правды.

Суть "сдвига" — в непредсказуемости. Где бы мы ни были, что бы мы ни делали и как бы себя ни чувствовали, мы всё время ждём чего-то. Антиципация — основа выживаемости. Взаимодействуя с другими людьми, мы всё время ожидаем от них каких-то реакций на то или иное действие. Предсказуемость — основа человеческого общежития. Общаясь с другим человеком, мы исходим из того, что имеем с ним определённый общий опыт (язык, базовая эрудиция, субкультурные элементы) и — главное — принимаем на себя те или иные социальные роли. Мы исходим из какой-то КОММУНИКАТИВНОЙ БАЗЫ. Это как табуреточка, на которую нам надо стать, чтобы видеть друг друга.

Сдвиг — суть выбивание этой табуреточки из-под собеседника.

Ты делаешь что-то, во-первых, непредсказуемое, во-вторых, эмоционально значимое для собеседника, и, в-третьих, — скрывая собственную мотивацию. Когда собеседник не может предположить, зачем ты ему врёшь, он склонен думать, что ты говоришь правду. Макс специально экспериментировал — придумывал схемы разной степени сложности, по которым выходило одно из трёх — либо ему должен деньги собеседник, либо он должен деньги собеседнику, либо никто никому ничего не должен, просто что-то якобы происходило. При первом варианте его изобличали во лжи в трёх случаях из четырёх. При двух других — не изобличали ни разу.

Итак: неожиданность, эмоциональная значимость и неясность мотивации. Схема проста, как дверь и так же грандиозна в своём величии.

Бабушка в метро начинает возмущаться недостойными действиями молодых хулиганов, когда Макс находится:

— Бабушка, да у вас же почки больные!!

Той остаётся только хватать воздух ртом и ждать, что он ещё скажет, но Максу уже не интересны медицинские темы.

Торговка на базаре пытается его обвесить, когда Макс, внезапно вглядевшись в прилавок, говорит:

— Подождите, а это не у вас шантрапа стянула несколько крупных купюр, только что на углу хвастались?

Та сначала начинает пересчитывать деньги, потом мучительно воскрешает в памяти, сколько их у неё было, потом вспоминает про Макса, обвешивает сама себя, и благодарит его на прощанье, продолжая пересчитывать деньги.

Но интереснее всего, конечно, нарываться на волков. Стоять в самом центре круга, чувствовать на себе взгляды доброго десятка пар прищуренных глаз, отдавать себе отчёт в том, что одно неверное слово, выдать себя какой-нибудь мелочью — и ты труп, тебя добивают ногами до состояния бесформенной массы, и никаких шансов — силы слишком неравны, и не бояться этого, потому что ты здесь — король положения. Ты владеешь ситуацией. А все остальные лишь идут с раскрытыми ртами туда, куда ты их ведёшь, не имея ни малейшего впечатления о том, куда дальше, но послушные твоей воле.

— Что? — спрашивает очередной вожак, когда Макс смело и легко сокращает дистанцию между ними до тридцати сантиметров.

— Угадай, кто меня прислал, — чуть насмешливый взгляд, не оставляющий и тени сомнения в том, чьим же посыльным является Макс.

Вожак недоверчиво воротит носом, но он уже задумался, а значит — попался.

— Катюха, что ли?

Макс впервые слышит это имя, вернее, у него полно знакомых Катюх, но об ЭТОЙ он слышит впервые в жизни, что не мешает ему с удовлетворённым видом кивнуть:

— И знаешь, зачем?

Вожак снова задумался. Теперь он уже не боец. Он уже наш.

— Она сказала, что или ты придёшь прямо щас, либо... — Макс разводит руками, на этот раз совсем безрадостно.

Тот уже забеспокоился.

— Спасибо, мужик, — успевает он сказать перед уходом. И Макса здесь тоже ничего не держит. Велик соблазн остаться в стае, поподкалывать волков, сдвинуть и их тоже на что-нибудь, разыграть из себя нового вожака, но Макс решает, что — хватит на сегодня.

И, вероятно, правильно решает. Так ему говорит сумасшедший старик.

Вы видели когда-нибудь сумасшедших стариков?