Литературная сеть — Литературная страничка

Об авторе

Произведения

Лето

Лето

Аяс взметнулся на забор и свалился на еще сырую от ночи землю. Бесшумно пробежал по двору, кинул Тошке кусок хлеба, залез по влажной веревке под крышу, столкнулся с пучками вонючей травы и запнулся. В темноте нашарил одеяло и, заржав басом, сдернул его. Танька заверещала, пихнула его в нос голой пяткой и натянула рваное одеяло почти до глаз.

— Уйди, противный.

— А... Виталик?

— Там, — она медленно краснела.

— А... ты чего под рваным-то?

— Так романтичней.

Виталик возник в розоватом проеме крыши. Его черные волосы как-то не совпадали с молочно-белой, нежной кожей и бесконечными рыжими веснушками, под цвет отцовской рубахи. Утром холод еще сковывал.

Аяс вылез вслед и они потопали по тонкой земляной дорожке, прихватив серпы. Виталика приняли в компанию старшие, 15-летние, и он гордо шел, еле поспевая за Аясом, впервые на сенокос.

Горы робко начинали освещаться тонкими верхушками елей и кедров. Там, за двумя хребтами, было поле. Мимо проскакал на своем красавце-жеребце Володька, местный "пахан" с двухразовым воровским стажем. Наперевес он прицепил самодельное ружье и теперь, презрительно взглянув в их сторону, поехал дальше.

— Аяс, ты больше к моей сестре не подходи...

пожалуйста...

— Нужна она мне, — Аяс, несмотря на свои четырнадцать, считался уже очень искушенным , особенно в практике разбитых женских сердец, и Виталик волновался.

На обед присели только в самый солнцепек. Многие залегли в тень. Взрослых не было. Кое-кто метал в одинокое дерево ножи; девчонки с усмешкой и осторожной оглядкой подрезали юбки и с грустью смотрели на предел своих мечтаний — высокого, загорелого до черноты Валерку. Он к чему-то постоянно прислушивался и вдруг, дико закричав: "Бей косоглазых!", вскочил на коня и погнал, врубаясь сильными ногами ему в бока, навстречу потной пыльной стене всадников.

Поддаваясь общему боевому кличу, Виталик тоже залез на какого-то коня и со свистом помчался. Встретились на нейтральной территории. Дальше шли владения поселка алтайцев, и сегодня широколицые мальчишки и девчонки напали без предупреждения. Виталика скинули первым. Он сдвинул головой кусок земли и так и остался лежать. К нему спрыгнула фигурка в коротком сарафанчике и, блеснув из-под темных раскосых ресниц, спросила:

— Тебя убить или сам поднимешься?

Затем все вместе ели сухое мясо, молоко и еще теплый хлеб, сидя на голом высоком холме.

Виталик с Jай насобирали земляники, немного она съела, задумчиво глядя вдаль, а потом спросила:

— Хочешь, места покажу. Ягоды-ы... Отговорись как-нибудь коров пасти и провожу. Красота. Места родные! И что с вами будет лет эдак через двадцать? Останется ли сегодня? Ая?... Буду толстой, с тремя детьми.

Она засмеялась. И Аяс покосился в их сторону, и подмигнул Виталику.

Направились домой, когда закат заполнил уже все закоулки речушек под ивами. Пели девчонки, игриво косясь на Валерку. Володька дал Виталику щелбан за то, что тот схватил без спросу и упустил жеребца. И Виталик был рад даже этому щелбану и ворчливым словам: "Не найду до утра, закопаю под ближайшим дубом." — дубов здесь отродясь не видали. Как и машин. Из ближайшего города за семьдесят верст его довезли на телеге по бездорожью. В эти места не добралась еще цивилизация, и "завтра" казалось удивительно яркой свободой...

...Утром принесли Володьку. "Дошарахался ночью по лесу," — девчонки суетились вокруг с гробовым молчанием, укором и знанием дела. А Володька держался за лицо, дрожал и только шептал: "Глаза! Что с моими глазами." Виталик посидел в углу, походил, сталкиваясь со всеми, и, наконец, не выдержал, отцепил Тошку и пошел подальше от запаха боли и зудящей нелепой вины, заменить Аяса около стада. Аяс посмотрел на него сверху ехидными тонкими глазками и передал кнут.

Виталик глубоко вздохнул, осмотрелся и погнал стадо в ложбину между гор. Через час остановился в "условном месте". Это была небольшая уютная полянка с каменной глыбой посередине и горой уложенных булыжников. Рядом перекатывалась по густому лесу речка.

Оставив коров ниже, повесил хлыст на глыбу и уселся на камни.

"Ой!" — Jай запуталась длинными косичками в кедре. Выехала на огромной черной лошади.

— Привет, я не опоздала? Отпустили с условием, что потом ягоду сдам...

Ты что делаешь?!

Виталик недоуменно оглянулся.

— Встань!!!

Он вскочил.

— Это же! — она с блестящими глазами преклонилась перед камнем и что-то забормотала.

Виталик ничего не понял и встал сзади:

— А гора зачем?

Jай по-взрослому оглянулась:

— Здесь мой прадедушка, Ада Бай... Ладно, пошли.

Они сели на небольшой скале. Дул теплый ветер, день на такой высоте обжигал, а вокруг волнистой, великой чередой жили горы. Горы, горы, горы... За ними сливались с небом горные пики.

— Красота, а описать не могу. А так хочется, чтобы все ЭТО прошло через меня и досталось кому-нибудь еще. Что ты видишь?

Виталик видел лес. Маленького Тошку и коров, за которыми надо было присматривать.

— Красиво, — ответил он, чтобы не обидеть. Так хотелось сказать что-нибудь ласковое, а слов не было.

Jай вздохнула:

— Потом поймешь, давай я тебе поколдую... У тебя будут две девочки.

Виталик, как и положено в таких ситуациях в таком возрасте, фыркнул:

— Я вообще никогда не женюсь!

— Все так говорят. Но, посмотри! — она подвинулась и отразилась в его зрачках. — У тебя в глазах — доброта. Ты обязательно полюбишь.

И увидев его недоверчивую физиономию, расхохоталась:

— Все мы помешаны на этом.

И, вдруг став грустной, проговорила:

— Надеюсь, и ты увидишь моего старшего сына, ачык-сары. На белую скалу Алтая мой чана-гам яланг поднялся.

А потом они собирали ягоды, бегали за Тошкой и болтали до тех пор, пока снега вдали не загорели, заполняя все небо алым закатом.


— Далекие снега первозданных вершин вечером начинали по-настоящему гореть, заполняя своим алым светом все небо! И так каждый день! Теплый ветер нежно обдувал, ласкал, теребил волосы, я стоял на вершине горы, около скал и закрывал глаза, наслаждаясь свободой...

— Конечно, были каникулы, ты зимой в деревне не был. А зимой там бабки сидят на печи, а деды пьют и спят, спят и пьют. Иногда бьют свою бабку. Рома-антика.

Виталий Сергеевич покосился на свою жену, она пыталась разглядеть себя в зеркальце:

— Зря красилась. В твоей деревне никого не осталось. А сейчас едем опять к каким-то алтайцам. Нет, не понимаю я тебя. Не жаль бензин тратить?

Он промолчал. Оглянулся назад. Старшая дочь тоскливо смотрела на горы, а младшая встретилась с ним взглядом и спросила:

— И как ты мог с дядей Володей дружить, он ведь страшный, без глаза и пьяный.

Виталий Сергеевич оживился:

— Он раньше был не такой! Тогда вместо этой асфальтовой дороги было поле, и мы ходили по нему на сенокос. И часто я шел по нему один. Долго-долго шел.

— Куда?

Виталий Сергеевич снова покосился на жену:

— Мы скоро туда приедем. И было жарко-жарко, как сейчас. А горы и степь...

"Сколько еще ехать? Красиво, конечно. Но я к Вадику хочу!... Интересно, вошла "платформа" снова в моду?" — старшая вдохнула запах травы и чихнула.

"Жара... Виталий неизменим. Только купили джип и сразу — вперед! К детству! И едет медленно, чтобы "мы ощутили этот мир". Я уже ощущаю — хорошо, что в машине тень, а вот парню не повезло."

Он шел, смуглый, с пепельными волосами, в одних вытертых штанах. Обернулся на звук машины, и его широкое лицо, и пронзительные глаза как будто впились в семью. Рука взметнулась наверх. Виталий Сергеевич невольно вжался в сидение и проехал мимо.

— Виталий! Он же просил остановиться.

— У нас места нет, да и две девочки.

Старшая фыркнула:

— Мне уже семнадцать.

— Папа, вспомни, как ты шел на сенокос по жаре один.

— Виталий, я уже ехать не могу, а он идет. Место есть, сам с таким расчетом брал.

— Мы его не знаем.

— А по мне, так они все на одно лицо. Сам же говорил, что здесь все друзья.

Старшая с сожалением обернулась назад.

Отец посмотрел на поле; там стоял ржавый трактор. "Эти глаза, это лицо... Аяс?! Молодой... Эти глаза! "В твоих глазах — доброта!" Нет! Да! И он один здесь, на дороге!"

Джип резко остановился. Дал задний ход.

"Господи, как я его сразу не узнал! Ее сын! Ее! Она хотела этой встречи! Хоть он! Он из того, моего, нашего мира!"

Остановились.

— Садись. Ты сын Jай из деревни?

— Нет... Jай Ада давно умерла. А я просто... закурить хотел.

Наверх

Время загрузки страницы 0.0018 с.