Игра на двухцветном поле

На улице было холодно, мы сидели в комнате и играли в шашки. Юра командовал черными фигурами, я — белыми. Мы сидели на полу, а двухцветная доска разделяла нас, как разделяют непредвиденные обстоятельства двух влюбленных. Юра выигрывал, его шашки, не успевала я и глазом моргнуть, оказывались у края доски и становились дамками, которые тот час же принимались бесстрастно поглощать мои фигуры.

Юрина шея была замотана шерстяным шарфом в красную и синюю клетку. Проиграв Юре три партии подряд, я предложила ему расстелить шарф и поиграть на нем.

— Но у меня же болит горло! — сказал он мне в ответ на это.

Юра был очень смешной, потому что сидел на полу, укутанный шерстяным шарфом и без тапка на левой ноге (его он закинул под кровать, когда начал мне проигрывать, но как только тапок оказался под кроватью, удача вновь вернулась к нему).

— Не думай, я не эгоист... Но шарф все равно не дам.

— Тогда я больше не буду играть.

— Ты просто не можешь у меня выиграть, вот и придумываешь глупости. И чем тебя не устраивает доска?

— Шарф длиннее. Он похож на дорогу. Мы бы шли по ней долго-долго…

— Так мы будем до утра играть, а ведь нам завтра рано на работу.

Я посмотрела на него одним из своих самых укоризненных взглядов. Юра смутился, так как понял, что сказал какую-то несуразицу. Он специально начал громко кашлять. Это для того, чтобы разжалобить меня. Мужчины очень любят, когда их жалеют. Я знала, что это обычный трюк, но поднялась с пола и сказала, что сейчас сбегаю в аптеку за лекарством.

На улице действительно было неуютно. Ветер забирался под мой плащ и щекотал там своими мокрыми пальчиками. Когда я вернулась, Юра лежал на заправленной кровати и устало смотрел в потолок. Я вспомнила, как два года назад мы его белили. Юрино лицо было испачкано белым. Я смотрела на него, и мне казалось, что он специально намазался, будто клоун перед выступлением. А потом соседи нас пролили, и все труды пошли насмарку. Теперь по потолку шли желтые разводы, которые круглились в каком-то непонятном танце и, если долго приглядываться, начинали напоминать сказочных зверьков с длинными ушами и печальным взглядом.

Я протянула Юре таблетку:

— Это нужно сосать.

Он посмотрел на меня и хихикнул каким-то неприятным смешком. Шарф все еще был на Юре. Наверное, он воображал себя этаким Остапом Бендером, а мне было абсолютно все равно, кем он себя воображает.

Я отогревалась от ледяных прикосновений ветра в Юриных объятьях. Мою щеку царапал шерстяной клетчатый шарф. Когда Юра меня целовал, от него пахло мятой, потому что мятной была таблетка, которую я ему дала. Мы разговаривали о его работе, потом еще о чем-то.

Зазвонил телефон. Ни мне, ни ему вставать не хотелось. Дребезжание звонка было похоже на разрыв аорты, на фонтанирование крови. Но мы выдержали. Мы притворились мертвыми, и нам удалось убедить в этом телефон.

Когда мы вновь переместились на пол к нашей черно-белой доске, за окном давным-давно стемнело. После того, как я снова проиграла Юре три партии подряд, он спросил меня, отчего я так плохо играю?

— Мои шашки не хотят мне подчиняться. Они выскальзывают из-под пальцев и ходят так, как им вздумается. Иногда их ходя отчаянны и приводят к гибели.

Юра заглянул мне в глаза, пытаясь выяснить, где у них дно.

— Уже три года мы вместе, а я не знаю точно, какого цвета у тебя глаза. Иногда кажется, что они серые и пушистые, как два свернувшихся в комок котёнка, иногда, что звеняще зеленые, как трава с пролитой на нее утренней росой, а иногда в них забирается желтизна солнечных лучей.

— Я знаю. Один мужчина сказал, что у меня глаза-хамелеоны…

— Что за мужчина?! — сразу насторожился Юра.

— Это совсем, совсем не важно. Я уже успела позабыть его имя. Мимолетный эпизод.

Но я все помнила. Мне тогда было девятнадцать лет. Мы познакомились с ним в бассейне. Он смотрел на меня как крокодил из-под неестественно голубой хлореной воды. Несколько раз проплыл мимо, испуская в мою сторону веселый фонтанчик брызг. Потом я долго сушила свои длинные волосы, а когда вышла, он поджидал меня. Его звали Сергей — самым распространённым в России мужским именем, и ему было уже за сорок.

Я не знаю, зачем пошла с ним. Наверное, мне хотелось на секунду заглянуть в чужой мир. Сначала мы сидели в небольшом кафе, и он оживленно рассказывал о себе. Его голос был пискляв, потому что он специально убирал из него басовые нотки. А шутки, которыми он в изобилии пересыпал свою речь, были неимоверно глупы. Все в нем выдавало человека, который пытается вернуть свои двадцать лет.

Потом мы шли по набережной, и Сергей завел речь о своем близком друге, у которого была семнадцатилетняя любовница.

— А ты бы смогла стать любовницей женатого человека? — спросил он меня в упор.

— Смотря что это будет за человек, — попыталась вывернуться я, поняв, в какую сторону он клонит.

— Нет, а в принципе смогла бы?

— Если я его люблю, то женат он или нет, мне не важно.

— А как же мораль? — Сергей попытался выбить меня из колеи.

— Я аморальная девушка.

Мы шли по набережной, и я чувствовала себя неуютно рядом с этим человеком. На его пальце тускло блестело обручальное кольцо. Он был не из тех, кому бы я смогла стать любовницей. Я не дала ему своего телефона. На прощание Сергей сказал, что у меня глаза-хамелеоны и с нарочитой легкостью запрыгнул в подошедший трамвай. Иногда в памяти от человека остается одна фраза.

Я не стала рассказывать эту историю Юре, потому что в ней заключалось то, что было понятно только мне. Юра, часами готовый рассказывать о своих бывших подружках, не мог понять этого. Во время таких рассказов мне хотелось заткнуть ему рот подушкой.

На следующий день у меня тоже разболелось горло. Придя с работы домой, я замотала на шее клетчатый шарф. От шарфа пахло Юрой. Я подумала, что лет через десять он тоже может начать ходить в бассейн знакомится с девушками, а потом рассказывать им, что у его друга есть семнадцатилетняя любовница.

Я расстелила на полу шарф и расставила на красных клетках белые, а на синих — черные шашки. Белые, как я и предполагала, ходили сами, по своему усмотрению. А вот черные Юрины не двигались с места, и их приходилось переставлять самой. Очень скоро на доске не осталось ни одной белой шашки.

Юра вернулся поздно. От него пахло коньяком, и ему было хорошо.

— У коллеги по работе был день рождения, — с порога заявил он.

— Юра, я поняла! Дело не во мне, а в шашках! Они двигаются сами. И сами ведут себя к проигрышу. Они как камикадзе — готовы погибнуть во имя великой идеи. А идея у них, знаешь, какая? Они не хотят состариться. Они хотят умереть молодыми!

— Ну, вот, — обиженно проговорил Юра, он надеялся, что я буду упрекать его за долгое отсутствие (есть во всех мужчинах что-то мазохистское), — теперь твои глаза-хамелеоны стали цвета вина пятилетней выдержки.

— Не шути так.

— Серьезно, мне хочется выпить их.

Юра своими сильными руками взял меня и, как паук, не евший несколько лет, поволок в спальню. На мне был красно-синий шарф, и от моих поцелуев пахло мятой, потому что мятной была таблетка, которая только что растаяла у меня во рту.