Ракурсы

Я вновь в Карши, в гостях у мамы престарелой,
ее я двадцать лет в Ташкент зову,
а с неких пор она такой отказ мне пела:
"Одной ногой в могиле уж стою..."

Заброшенные Богом в этот бренный мир,
о смерти размышляют стар и млад.
Скроил в два дня я Завещанье — не блезир,
но ювелирно-грaненный смарагд.

И в тот же вечер мы трапезничали с мамой:
икра из овощей, потом — арбуз...
Вот что ее спасло, так и не знаем сами...
Наверно, что взяла подъемный груз.

А я, без мер прельстившись красным, сочным, сладким,
не долго пребывал в тяжелом сне...
Всю ночь боролся я с врагом — недугом гадким,
какого знать не выпадало мне.

Тотальный спазм хватал все мышцы и брюшину,
бросал меня под многотонный пресс,
и я ревел, летя в страдания пучину...
Уж после мать: "Ну, точно, бык залез!"

Она и думала, что бык ревет огромный,
и без меня чай ранний не пила:
"Небось, опять всю ночь корпел… Эх!.. Неуёмный…"
Я к ней зашел — и точная стрела...

Взревел при ней и рухнул в ноги без сознанья,
как в детстве — там я в бане угорел:
зашла проведать сына молода маманя...
И лук... Я сласти большей век не ел...

И вот теперь, седой, небритый, я очнулся, —
всё та же мать рыдает надо мной:
"Что будем делать?! Что?! Скажи же?! А, сынуля?!"
А тот — на свете том одной ногой...

Да он бы и вторую перенесть не прочь:
живут в стихи сплетенные слова,
и мудрозавещанье получилось смочь, —
уйти есть, в общем, полные права.

Родителя кончина — для детей явленье,
ох, оборимое в недолгий срок.
А смерть дитя... Нет сердцу матери забвенья
в том горе... Лишь летальный завиток...

Вот потому-то я без слов и согласился
с вокруг меня взмутненной кутерьмой...
Реанимация... Там заново родился...
При покровительстве сестры родной...

И снова ночь, и снова мать во сне вздыхает,
а я пишу, пишу сей опус свой...
"Скажи-ка!" — вспомнит тот, кто верно подмечает, —
"Чем объясним шаг в Завещанье твой?"

Скажу! — Да всё не шел из сердца с другом случай:
поэт, правдоискатель, редкий дар,
вдов, но укрыл детей от доли неминучей.
Вот выросли... Его взял как-то жар...

Я думаю, там тоже было отравленье...
Его железным все считали, вот беда...
Ну, не привычно, чтобы он искал спасенья...
А дочь..., та наплевала в провода.

А он звонил, звонил, не дозвонился-таки
до дочери, опоры, как считал...
Один, в тоске, с врагом-недугом в смертной драке,
железный, он железно погибал...

* * *
День новый за окном, и сказ мой завершен...
На тот арбуз при солнце я взглянул:
змеи-селитры ход, я ею был сражен, —
Всевышний подшутил иль Вельзевул?

Ту ягоду бахчи "подкинул" как-то зять,
и будто бы свой час она ждала,
чтоб гостя (он же — "бык"!) коварством испытать...
А мать одна и перебрать могла...

В Карши, знать, послан был я тот удар принять —
взаимосвязанных колечек цепь, —
которому пустяк жизнь мамы оборвать...
Ну, слава Богу, удалось поспеть!..

* * *
Ах, можно ль ракурсы в головушку не брать…
Пусть тянет, тянет жить мою седую мать…